«Золотой» Михал Михалыч и строптивая Жанну

    Когда хочешь рассказать о таком человеке, всегда теряешься в море определений. Сказать, что это — человек–легенда? Так вот он перед тобой — молодой, улыбчивый и скромный. Профессионал? Слишком сухо и как–то скупо… Человек–нестандарт? Всплывают нелепые ассоциации… Но и легенда, и профессионал, и нестандарт, и… и… и… — все это Михаил Михайлов.
    Вообще–то в Бишкеке живет одна весьма любопытная семья. Все мужчины в ней — Михал Михалычи Михайловы. Крикнут из кухни: “Миша!”… А вот и не угадали. Михал Михалычи не кинутся наперегонки, снося с ног друг друга. Потому что чувствуют и точно знают, кто именно понадобился в этот момент.
    Ну а мы в собеседники выбрали Михайлова–среднего, знаменитейшего нашего альпиниста, недавно покорившего, пожалуй, самую строптивую вершину мира — Жанну.
    Горы, как оказалось, “сидят” у Михайловых в генах.
    — Первый, кто мне их показал, был отец, — рассказывает Миша. — Он у меня в горы ходил, был старшим инструктором турбазы “Фрунзенская”. Мне было два–три года, когда отец впервые вывез меня в ущелье.
    Будущий альпинист подрос и попал в секцию скалолазания при СДЮШОР (вела ее известная Эльвира Насонова). Эта секция отношения к природным кручам не имела никакого — давала азы чистого спортивного лазанья. Потом школа развалилась, денег на скалолазание не осталось… не осталось…
    — И я пошел в институт физкультуры, в секцию альпинизма, — продолжает Михайлов. — Начались простенькие горки — Комсомолец, Учитель (4200, 4600 метров). Простенькие маршруты. Серьезно стал заниматься с 92–го года, когда попал в армию, в Алматы.
    Серьезность эта объяснялась двумя причинами: во–первых, попал парень в клуб ЦСКА (в казахских войсках было особое отношение к горной подготовке), а во–вторых, в Казахстане вообще альпинизм поставлен на высокий уровень. Стоило только Назарбаеву подняться один раз к вершине — тут же этот спорт стал поддерживаться и государством, и коммерсантами. Где–то теннис, где–то горы… Кстати, наш Миша — один из тех, кто сводил казахского президента к вершине Абая.
    — Хорошо он шел, — вспоминает. — Своими ногами забрался. Мы ему безопасность обеспечивали. Научили пользоваться специальными приспособлениями, подвесили веревочки…
    Через восемь лет службы в соседнем государстве вернулся наш земляк на родину. Уволился со спортивным званием “старший прапорщик”, так и не надев военной формы.
    Начались всякие экстремальные программы вроде спуска на лыжах с кручи, на которую выпрыгиваешь из вертолета. С эстонскими и литовскими друзьями.
    Горные лыжи — еще одна любовь нашего героя. Нет, не по лавинам ходит — это уж совсем безголовый экстрим. А вот фрирайд с Теке–Тора, Короны, Адыгине или с перемычки между Хан–Тенгри и пиком Чапаева (то есть с шеститысячной высоты) — с удовольствием и без раздумий. Потому что сделать это — реально и интересно.
    — Не факт, что если бы я не попал в альпинизм, я бы не занялся другим экстремальным спортом, — считает Михаил. — Я увлекающийся, но не всем. В Непале я попробовал на рафтах сплавиться. Очень понравилось. Но боюсь этим серьезно заняться — слишком затягивает. И параплан тянет! Если я этим заболею — придется покупать купол (с улыбкой говорит). А вот прыгать с парашютом никогда и мысли не возникало.
    Хотя… Хотя в Москве его друг Валерий Розов, бывший чемпион по скийсерфингу, сподвиг Михайлова на один прыжок. С гидом в паре. Пятьдесят секунд свободного падения захватили бишкекчанина так, что в голове закопошились думы: а не заняться ли бэйс–джампингом (в мире подобные прыжки с башен мостов и гигантских кранов — бэйс–джампинг называется — несколько запрещены, к слову)? Покопошились и слегка успокоились: где в Кыргызстане специалисты, которые всерьез могут научить столь сложному делу? Словом, бэйс–джампинг оставили на потом.
    А вот горы — это то немногое, чему (или кому?) Михайлов не может отказать.
    — Это не только экстрим, это и захватывающая природа! — продолжает он. — Много приятных факторов, которые входят в понятие “альпинизм”. Но есть и тяжелые, рисковые.
    В такую ситуацию Миша попал еще в первой экспедиции. После неудачного подъема месяц провалялся в больнице, а потом еще и дома. Серьезные травмы желания сорваться в горы не похоронили.
    Затем были и другие серьезные происшествия.
    — Как–то вшестером совершали восхождение на Мраморную стену (это шеститысячник в Казахстане). И оторвались вместе с огромным карнизом. Упали в сторону Китая. Высота падения тогда была метров 300–400 (конечно, не чистого падения в воздухе, уточняет). Мраморная стена — очень массивная вершина, с одной стороны — участок с белыми полосами мрамора. Безумно красиво.
    Страшные случаи каждый раз “разбирались на запчасти”.
    — Я же не хожу в горы, чтобы там погибнуть, — очень спокойно объясняет. — И хотя не всегда можно что–то предвидеть, но предотвратить это можно процентов на семьдесят.
    Непал, Тибет, европейские Альпы, наши центральноазиатские Памир, Алай и Тянь–Шань исхожены, излажены Михайловым.
    — Трудно сказать, что больше нравится, — задумывается собеседник. — Гималаи, самые высокие горы мира, на километр выше наших. Все отличаются рельефом, погодными условиями и, самое интересное, местным колоритом. В Непале настолько все пропитано древними религиями: сплошь пагоды, молитвенные флажки, монастыри. Тут — буддийский, чуть отойдешь — уже индуистский. Конечно, ходил к монахам, общался…
    Индуистский святой — Милк–баба — довольно известный человек. Напоил спортсменов кипяченым молоком с травками, повязал на шеи веревочки яркие, молитвы прочитал. Предсказывать вопреки обыкновению не стал. Просто попросил богов быть благосклонными к пришельцам, ведь Жанну местными называется еще и именем демона — Кумба–Карна. А именно к ней отправлялась команда российских альпинистов (среди них — и наш соотечественник). И поставил на лбу пика точку из заговоренного пепла.
    — В 97–м в армейской экспедиции на Эверест посетили Рамбук (это самый высокогорный монастырь, очень древний), тоже ходили к монаху, уже буддийскому. Ритуалы очень отличаются! Колокольчики, гортанное пение, молитвы…
    В Непале всех гостей встречают так: “Намастэ”, что значит “Рад приветствовать Бога в вашем лице”. И надевают на них ожерелья из цветов.
    Кстати, когда разбили базовый лагерь под Жанну, из камней соорудили ступу, внутри которой — окошечко. В этом окошечке каждый день жгли арчу. Так с помощью ароматного дыма, рассыпанного вокруг риса и молитвенных флажков на особой палке, колышащихся в разные стороны, совершалось общение с Богом. Удобно, и не надо никаких поклонов с утра до вечера отбивать.
    — Альпы же интересны еще и тем, что, посещая их, путешествуешь по разным странам. Не просто лезешь в гору, а странствуешь по религиям, по культурам. Почему Европа должна быть скучноватой? Там совершенно дикие перепады высот. Если деревня Шамони находится на уровне около 800 метров, причем прямо под склоном, то Мон–Блан — уже 5 тысяч! Вышел утром из дома — и тут же полез на пятитысячник. Европа освоена: железная дорога высоко в горы проведена, фуникулеры. Горы буквально насыщены людьми: на любой высоте огромная толпа бредет от хижины к хижине. Почему это мешает? Это тоже интересно! Все кипит! Альпы — Мекка мирового альпинизма. Оттуда стартанул он и покатился в сторону Гималаев. И у французов — самая сильная гидовская школа.
    Первая же михайловская экспедиция, по понятным причинам, была на Памир.
    — За сезон я “сделал” два семитысячника, — вспоминает. — Была большая экспедиция: человек сорок. На высочайшую точку Советского Союза — пик Коммунизма и на пик Ленина. Впечатления: какие громадные горы! О таких только книги читал. Плюс люди, о которых тоже по книгам знал: Ильинский, Сувига, Савин (участники советской экспедиции на Эверест в 82–м году)… Один круче другого! Во времена Союза многие альпинизмом занимались. У нас в крупных секциях работали, наверное, человек по 50–60. И уровень довольно высокий был. Сейчас максимум десяток людей. Да и то тех, кто именно серьезно этим занимается, почти нет. Можно человек пять набрать.
    А в Казахстане одни только ЦСКА во главе с Ервантом Ильинским и секция Казбека Валиева чего стоят! У нас же пара–тройка секций на общественных началах. А если кто–то начинает этим заниматься, так это студенты. А откуда у них деньги на те же продукты и снаряжение? Вот и нет полноценного, пополняющегося альпинизма.
    Ну раз уж затронули эту тему, то нелишне было бы узнать, а каково там, среди скал, “жить”?
    — Если маршрут сложный, стенной, спать приходится на горных полках, — разъясняет Михаил. — Если они есть, стараемся максимально их использовать. Страшно упасть ночью? Нет, обвязываемся же страховками. Если полок нет — вешаем платформы (такие каркасы, обтянутые очень прочной тканью, — по ним и ходить можно). Стены вокруг (скалы. — Авт.) — как дома. Какая разница, что на травке, что так?
    Ночь — единственное время, когда альпинисты позволяют себе расслабиться. Ведь с самого раннего утра ждет работа. Ребята стараются не потерять и часа.
    — Ну а еда на восхождении — сублиматы всякие, супы в пакетиках. То, что легко и быстро готовить. Раньше мы жарили мясо дома, рис отваривали — сушили в духовках (чтоб взять с собой). Сейчас все, вплоть до картошки, в маленьких пакетах помещается. Это сильно надоедает. Но ведь не месяцами на этом живешь! А в базовом лагере есть овощи, фрукты… Если с собой наберешь картошки–мяса, то и рюкзак не оторвешь от земли! — засмеялся. — Так что теперь я в городе не ем консервов, кураги, сгущенки, колбасы, изюма. В горах наелся.
    Последнее (по времени) восхождение — конечно, упомянутая Жанну.
    — Северную ее сторону осваивали двадцать лет, — рассказывает Миша. — Очень проблемная была. Представьте 2800 метров вертикаль! Просто отвесная — или в профиль смотреть — как стенка в комнате. Таких в мире — по пальцам сосчитать.
    Огромное количество экспедиций отправлялось покорять Демона. И все — неудачно.
    — Это оставалась последняя нерешенная проблема Гималаев, — говорит альпинист.
    Но команде Одинцова (в которой был и Михаил) эта задача оказалась по силам. Не сразу, правда, удалось победить строптивую вершину. Первая попытка, длившаяся полтора месяца (теперь команда называет ее разведкой), принесла кыргызстанцу сильные травмы.
    — Честно говоря, выезжал не уверенный в своих силах, — признается спортсмен. — Всего через полгода вернулись к Жанну. И травмы были не совсем зажившими. Попробовал отказаться, но Одинцов сказал: “Не морочь голову, ты нужен команде”. Я ведь еще и высотный оператор — снимаю видео. Но оказался полезным и как альпинист. Наша двойка с Ручкиным (еще один участник. — Авт.) обработала наиболее ключевой участок стены, который, может быть, и принес успех.
    Жанну сдавалась два месяца. Брали ее гималайской осадной техникой (существует еще и альпийский стиль, когда — собрали вещи и с ходу полезли). Тут же одна группа поднималась до какой–либо высоты и несколько дней на ней работала: закрепляла веревки, расчищала путь для следующего подъема. Затем спускалась, а ее место занимала вторая группа. Так “накатом” и работали.
    Михайлов успевал даже снимать. А достать камеру тут при минус 30 С, болтаясь на веревках, да еще не заморозить себе пальцы — это геройство! Между прочим, на недавнем Московском международном фестивале горных фильмов лента Михайлова “Симфония Жанну” взяла диплом “За лучшую операторскую работу”.
    — В команде нет разделения обязанностей, — поясняет Михаил. — Все работаем на одну цель — чтобы хоть один участник достиг вершины. Кому–то приходится спускаться… если появляется соперничество — заведомо понятно, что экспедиция будет неудачной.
    Вершины достигла лишь половина команды (а в ней 10 человек). Наш Миша заболел. А оставалось каких–то несколько метров! Всего веревка–другая… Пришлось спуститься. Но основное было сделано — стену с ее сумасшедшими карнизами (веревку повесишь — а она болтается далеко от скалы, не касаясь) преодолели.
    А чувство победы пришло значительно позже, как правило, так и бывает на сложных восхождениях.
    — Вершины достигаешь на такой грани усталости, что голова забита другими проблемами. Надо еще спуститься. Осознание приходит в базовом лагере. У альпинистов не принято поздравлять с восхождением на вершине, только после спуска. И в базовом лагере это событие и отмечаем. Не обязательно чаем: в Гималаях яки груз завозят, все организованно. Могут и бутылочку вина привезти, — улыбается.
    Между прочим, все восхождения Михайлов делает без кислорода за спиной.
    “Золотой ледоруб” — награда заслуженная. Для альпинистов это одно из самых высших признаний. Даже просто стать номинантом — очень престижно.
    — За этим следит весь мир, съезжаются самые легендарные люди. И вообще очень интересное мероприятие.
    …Зал Альпийского конгресса битком набит. Две тысячи человек! И только шесть команд–номинантов! Это при том, что ежегодно в мире совершаются десятки тысяч восхождений!
    Солидная комиссия, которая вроде бы непосредственно сейчас решает судьбу представленных проектов (на самом деле еще утром спортсменов ожидал “допрос с пристрастием”: сколько крючьев таких, а ставили ли веревки? Словом, дотошно и профессионально изучали). Ну а на публике нужно было немного красноречия…
    На “Золотом ледорубе” ценятся прежде всего чистота стиля и уникальность восхождения. Отмечаются даже сольные (что было запрещено в Союзе из–за опасности, да и до сих пор никто тебе не классифицирует маршрут, пройденный в одиночку).
    — Здесь приветствуются яркие восхождения: без использования веревки или по нехоженому маршруту… Так и вписываются имена в историю альпинизма.
    Правда, прежде чем окончательно их вписать, ведущие церемонии “тянут кота за хвост” — прямо “Оскар”, да и только. И к тому моменту, когда во всеуслышание произнесут твое имя, ты уже никакой.
    — Пульс, как на стометровке, — шутит Михаил. — Что понравилось — все искренне и по–доброму. Жмут руку, поздравляют, адресочки пишут — видно, что и впрямь рады.
    Сам “Ледоруб” остался у капитана Одинцова. А Мише вручили именной хрустальный кубик.
    — Награды у меня есть, — улыбается. — Медали еще со времен скалолазанья. Родители где–то хранят эти железочки. Я мастер спорта по альпинизму, сейчас документы на заслуженного подали. Только у нас обращают внимание на звания. За рубежом — на то, какие вершины покорены. И “Золотой ледоруб” говорит больше, чем “Снежный барс”.
    “Барса” придумали в Советском Союзе: на его территории было пять семитысячников. Вот за них за всех и давали. По тем временам (70—80–е годы) это было очень высоким результатом. Но теперь это не спортивное достижение. Изменились требования к альпинизму. И привычные экспедиции по классическим маршрутам с использованием кислорода — просто политические акции (скажем, поднять флаг страны или спонсора).
    — Хотел бы и дальше участвовать в одинцовском проекте “Русский путь — Стены мира”, — делится планами наш герой. — У Одинцова идея — пройти самые труднодоступные стены, у которых перепад не меньше километра (таких штук 15), и проложить свой маршрут — русский. Два достижения одинцовской команды включены в мировой каталог. Пройдено шесть стен уже. Жанну — пик, на который сделали ставку, очень яркий и сложный. А дальше пойдут ровные… Следующая вершина — в Пакистане — Машербрум, 7800 метров. Северная стена еще не хожена. Она сложнее: южные, как правило, оттаявшие и разрушенные. А тут солнца меньше, разрушений меньше — крутизна больше. И стена обычно более экстремальная. Рельеф микстовый: скала плюс лед. Но это план на следующий год, на май — июнь.
    А до этого — местные восхождения.
    — Летом на Иныльчек, — продолжает, — и Хан–Тенгри (моя любимая гора: уже девять раз был и сходил бы еще не раз). Красивая гора — практически идеальная мраморная пирамида.
    — А приятно возвращаться домой, где тебя ждут! — как–то по–особенному произносит Михайлов.
    Его ждут. Жена Наташа, которую он подсадил разве что на лыжи. И шестилетний Мишутка.
    — Уже проявляет интерес ко всяким моим железкам, — смеется. — Они лежат в пластиковой бочке, такие яркие. Нет–нет, залазит в нее, выковыривает железку. Знает, что для чего. Дома веревочки с потолка свисают. И Мишка на жумарах (зажимы такие) карабкается. Я не очень бы хотел, чтобы сын серьезно занялся экстремальной деятельностью. Запрещать не стану — лучше помогу. Как он решит. На самом деле очень много денег уходит на это дело. И если направить их в “мирное” русло — было бы лучше и для семьи, и для всего.
    …А в глазах — смешинка.
    — Приятно возвращаться домой. Ненадолго. Потому что скоро тебя внутри начнет ковырять: и хочется снова в горы. Не потому, что дома не хочется сидеть, а хочется еще что–то сделать.
    Татьяна Орлова.
    Фото Владимира Пирогова и из альбома Михаила Михайлова.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/9994/