Возвращение света

Об этой удивительной женщине рассказал Алмазбек Исманкулов: "Светлана Яковлевна Лестева - моя коллега, врач-офтальмолог. Из поколения наших учителей, из очень известной семьи. Она многое видела за свою жизнь, ее взгляд, несомненно, интересен другим".

    Племянница

    командарма

    - Я родилась здесь в середине двадцатых, и детство мое было безоблачным. Жили мы неплохо. В то время натуральное хозяйство позволяло вести безбедную жизнь. Главой большой семьи был дед, простой крестьянин с четырьмя классами образования. Трудяга и настоящий народный интеллектуал, потому что в жизни кроме семьи у него были работа и чтение. Так с самого детства нас, детей, приучили и работать, и читать. Мы были крестьянами, но не были колхозниками. Коллективизация обошла нас стороной. Дело в том, что дед мой был двоюродным братом Михаила Васильевича Фрунзе (без сомнения, главного героя времен становления здесь советской власти). Местные чиновники сквозь пальцы смотрели на преуспевающую крестьянскую семью, силком не затянутую в колхоз. Пашня, бахча, огород кормили большую семью вполне прилично. При этом мы были жителями столицы союзной республики, носящей имя нашего родственника. Для меня Бишкек так и остался городом Фрунзе (хотя своего знаменитого родственника я никогда не видела). Это моя родина и родина моей семьи. А разговоры о том, что нетитульные - люди пришлые, а не хозяева земли, все равно скоро прекратятся. Потому что нужно это только кучке политиков, а не народу в целом.

    Мой отец, сын крестьянина, стал профессиональным музыкантом. Репрессии, конечно, были. Но сказать, что именно они определяли состояние общества, нельзя. Тогда жизнь казалась намного более безмятежной и безопасной, чем теперь. Хотя люди пропадали. Отец был заядлым шахматистом. И у него был постоянный партнер по игре. Я уже не помню, как его звали, помню только, что он был директором банка. Вот в какой-то вечер партнер отца не пришел на очередной сеанс. С тех пор его никто не видел. Страшно, но в тот момент этот страх не определял бытие. По крайней мере здесь, в Киргизии.

    Все разошлось по швам в один момент, когда началась война.

    В этот день здесь, за тысячи километров от фронта, закончилась безмятежная жизнь, а с ней и наше детство. Отца призвали на фронт, мать пошла работать на швейную фабрику. Подсознательный страх получил реальное воплощение. Невозможно описать состояние человека, который каждый день может получить похоронку. А что такое война, мы видели по эвакуированным людям, предприятиям, госпиталям...

    В 1944-м я окончила школу и поступила в Ленинградский институт физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, эвакуированный во Фрунзе. Осенью в товарняке мы поехали учиться в уже освобожденный после блокады Ленинград. Ехали долго, но весело. Молодость брала свое, война заканчивалась... Но на подъезде к северной столице нас поджидало страшное потрясение, мы попали в зону недавних боев. Это была уже не изнанка войны, а ее настоящее лицо. Поля недавних сражений с выжженной землей, перепаханной снарядами, горами покореженной техники и, кажется, еще не погребенными телами. В этот момент закончилась юность и началась взрослая жизнь.

    Студенческая жизнь подчинялась законам прифронтового города, только что пережившего страшную блокаду. Разруха и голод - обычные последствия войны, которая на тот момент еще продолжалась. Поначалу обстановка просто раздавила нас, приехавших из глубокого тыла. Но постепенно впечатления ужаса стали сменяться совершенно другим настроением. Огромная страна на глазах восстанавливала северную столицу, и мы принимали в этом самое активное участие. Мы были невероятно горды за свою страну, победившую фашизм. Особенно 9 мая 1945 года.

    В 1946-м я поняла, что физкультура не мое, после каникул осталась во Фрунзе учиться в медицинском. Два года в послеблокадном Ленинграде стали самой серьезной школой в моей жизни. Я до сих пор горжусь тем, что в восстановлении города есть частица и моего труда. Дома жить было легче, а следовательно, больше внимания могла уделять учебе.

    Студенты часто идут по стопам своих учителей. У нас глазные болезни преподавал профессор Олимпий Авраамович Дудинов. Преподавал так, что половина курса оказалась в его кружке, где все желающие могли узнать больше, чем это требовала институтская программа. Там я поняла, что глазные болезни именно мое, и всю жизнь благодарю учителя за этот выбор. В 1951-м я произнесла клятву Гиппократа и стала настоящим врачом, офтальмологом.

    Земский лекарь

    - После окончания института я была направлена в Александровский трахоматозный диспансер. Трахома - инфекционное заболевание, настоящий бич в наших краях в то время. Работали, как на фронте, здесь и пригодилась моя ленинградская закалка. Именно тогда я стала настоящим врачом. Даже не с точки зрения квалификации, в понимании ответственности за здоровье, а иногда и за жизнь больного. Чехов, Булгаков, Вересаев как раз и писали об этом. Как правило, большие врачи обычно начинают не в современных клиниках, а в народных больницах.

    В 1952 году вышла замуж за фронтовика Александра Кузьмича Лестева, потомственного казака, впоследствии известного журналиста. Через год родился сын. Вскоре мужа направили работать в так называемый "почтовый ящик" - в Каджи-Сай. Поехала за ним, чтобы работать окулистом в местной больнице. Потом его перевели на другой режимный объект, в Калининское. В те времена никто не считал это ограничением свободы. Необходимо было поднимать промышленность - коммунисты ее безропотно поднимали. А врачам всегда работы хватало. Правда, не всегда по специальности. В 1956-м родился второй сын, и мы перебрались в родной город, и мне пришлось пойти работать обыкновенным терапевтом.

    В 1960 году стала ординатором глазного отделения Республиканской клинической больницы. Прошла путь до заведующего отделением, получила звание заслуженного врача Киргизской ССР. Здесь тоже была обстановка, как в прифронтовом госпитале. Пациентов было много, возможностей клиники не хватало. В те времена работали предприятия, и половину больных составляли люди с травмами. Так что мне даже сложно сказать, кто я больше - специалист по неотложной хирургии или глазной врач. Так продолжалось до пенсии. В 1981-м я ушла с должности заведующего отделением, но еще пятнадцать лет проработала окулистом в обычной поликлинике. А в 1996 году меня соблазнил новыми перспективами доктор Исманкулов, который только начал создавать свой госпиталь микрохирургии глаза. Проработала там ведущим врачом и консультантом еще девять лет.

    Пелена на глазах

    - Я работала в самой современной клинике в стране. Мы стали возвращать зрение тем, кто еще десять лет назад был обречен если не на слепоту, то на инвалидность по зрению точно. Постоянно приходилось учиться, так как  стали появляться все новые, более совершенные инструменты, приборы, технологии. Я как будто снова посещала институтский кружок профессора Дудинова. Офтальмология мне, опытному врачу, открывалась все новыми гранями.

    Переломным оказался 2005 год. Тяжело заболел муж, и пришлось уйти с работы. Да и возраст стал чувствоваться на рубеже девятого десятка. Вот тут я впрямую столкнулась с постсоветской медициной. После стерильных помещений Центра микрохирургии некоммерческие медицинские учреждения представляли просто ужасающее зрелище. Я испытала такой же шок, как в 1944-м, когда поезд подъезжал к Ленинграду через места недавних боев. Разруха в современном виде выглядит так же страшно. Еще страшнее то, что некоммерческая медицина оказалась на деле узаконенной системой выкачивания денег у больных и их родственников.  Необходимо лекарство - иди в аптеку, которая пристроилась где-то в вестибюле. Нужен укол - плати, ведь медсестра так мало получает. Думаю, картина, известная всем, кто имел несчастье оказаться в наших больницах. Советская медицина тоже не очень жировала, но чтобы такое... Я не виню врачей, я осуждаю систему, которая к этому привела.

    Мой организм дал сбой. Причиной тому и болезнь мужа, и изменения самой жизни. Возраст, катаракта. Всю жизнь я имела стопроцентное зрение, а тут оно стало приближаться к нулевой отметке. На меня  накатила темнота. Как в прямом, так и в переносном смысле. И еще не факт, что отсутствие физического зрения страшнее мрака обыденности. Безысходность, несмотря на то, что и заботой я не была обделена. Апатия, которая страшнее самых страшных вирусов.

    И взошло солнце

    - Иногда мне даже казалось благом ничего не видеть вокруг себя. Башня из слоновой кости, когда видеть можно только то, что внутри тебя, не отвлекаясь на то, что вокруг. Так сегодня поступают тысячи зрячих пожилых людей, оставшихся в своих взглядах там, в советской эпохе. Но медицина завтрашнего дня пришла ко мне сегодня. Потом была операция на основе самой новой технологии. Хирург не только комментировал происходящее, но и спрашивал совета. Нет, конечно же, он все знал и без меня. Такой поворот судьбы не только вернул зрение, но и помог увидеть жизнь в новых ярких тонах. Нет, не новых - именно так все выглядело в моем детстве.

    А может быть, это и есть счастье, когда можно прозреть независимо от прожитых лет и окружающей действительности...

    Для офтальмолога взгляд на мир - категория физическая, которая обычно измеряется в диоптриях и еще десятках других параметров. В обычной жизни это понятие намного шире и физическими величинами его не измеришь. Зрение здесь ни при чем. Слепой не видит, но тоньше чувствует. А если человек проходит через испытание темнотой, а потом опять видит свет, его восприятие окружающего мира приобретает особенные тона...

    Старость приходит на смену юности. Закон жизни, который никому не удалось обмануть. Ночь сменяет день. Но и день приходит на смену ночи. Порой cлучаются затмения, но после них солнце светит еще ярче. И тогда все видится по-другому...

    Фото автора.

    Петр ЧЕРНЯК.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/26667/