Чингиз Айтматов: Надеюсь, я попал в свое время!

    Сегодня великому сыну земли кыргызской Чингизу Айтматову исполнилось бы 80 лет. Горько сознавать, что нация, все почитатели его таланта отметят этот юбилей без него. В декабрьском за этот год номере журнала "Имена" опубликовано одно из последних развернутых интервью всемирно известного писателя. Он дал его в феврале 2008 года в самолете из Брюсселя в Москву. Публикуем фрагменты этой беседы.

Чингиз Торекулович, скажите, в чем смысл жизни?!

    - Хороший вопрос! (Айтматов рассмеялся, поперхнувшись минеральной водой). Вы читали что-нибудь из того, что я написал?

    - Шутить изволите? Как всякий бывший советский человек.

    - А разве бывают бывшие люди?..

    - Вы, киргизский писатель, много раз называли Москву своим родным городом. Почему?

    - Самые ранние мои годы прошли в Москве. На улице Воровского, 5. Этот дом и сейчас там стоит. В нем находилось общежитие Института красной профессуры, где учился отец. Слушателями института были партийные работники из Средней Азии, с Кавказа. Им преподавали марксизм-ленинизм. Но в конце тридцатых начались репрессии среди слушателей. Многих арестовали. Отец заранее все предчувствовал. И в сентябре 1937-го он посадил нас на поезд с Казанского вокзала, я очень хорошо это помню, и отправил в родные места. И мы оказались у родных людей, у бабушки... В первые же дни нам принесли самые необходимые вещи, одеяла, что-то еще. Потом кто-то пригнал несколько овец, кто-то дал корову... После ареста отца заботы о нас взял на себя его младший брат Рыскулбек. А ведь тогда ему было всего-то двадцать пять лет! Он был очень способным и глубоко образованным для того времени человеком. Рассказывали, что своим именем Чингиз я обязан именно ему. Для нас, детей старшего брата, он сделал все, что было в его силах. Я помню, как часто его вызывали на допросы в район, не давали работать. В одну из ночей глубокой осени 1937-го приехали трое людей из органов и забрали его. Той ночью я, словно предчувствуя неладное, несколько раз просыпался в испуге. Помню ласковый голос дяди: "Спи, не бойся, я рядом". Дядю Рыскулбека мы больше так и не увидели. Позже до нас дошла весть, что он умер в одном из лагерей в Бурятии.

    - А что случилось с вашим отцом?

    - Его расстреляли. Еще до войны. А потом умерла бабушка. Знаете, мне Бог послал замечательную бабушку, она была великой сказительницей, сказки могла рассказывать с утра до вечера. Мне говорила: "Молодец! Хорошо слушаешь...". Умирая, завещала мне: "На вопрос "Чей ты сын?", не опуская головы, прямо глядя в глаза людям, называй имя отца твоего!..".

    - Как вы считаете, обязательны ли страдания для нравственного совершенствования или можно обойтись без них?

    - Нет, конечно же, не обязательны! Кто же вам скажет, что нужно страдать? Это нужно быть мучителем, палачом... Никогда в жизни я не скажу такого! Но учитывать опыт чужого страдания надо, и за этим-то нужна литература.

    - Кстати, у вас в книгах потрясающие животные - собаки, кони, верблюды, волки, барсы... В знании их повадок и психологии вам просто равных нет! Правда, трудно даже найти аналоги в мировой литературе. Ну, наверное, Толстой, Джек Лондон, Редьярд Киплинг... А еще... и назвать затрудняюсь.

    - Польщен комплиментом.                                

    - Это не комплимент - это вопрос. Не сельхозинститут ли помог, не ваша ли первая специальность?

    - Ха-ха! Не задумывался так буквально. И никто меня раньше об этом не спрашивал. Не исключено. Я зверье всегда любил, изучал, по первой профессии - скотовод. Но больше, пожалуй, все-таки и в этом помогли бабушкины сказки...

    - От кого вы услышали о манкуртах, если это не творческий секрет?

    - Бабушка рассказала: надевают шапочку из сырой кожи, она сжимается, стягивает голову. Дальше я просто понял, что от этой пытки умирает память...

    - В "Плахе" вы первым из наших писателей заговорили о наркомании - и оказались провидцем. Потом поднимали вопросы терроризма, глобализма... Не страшновато ли было столь долгое время выступать в роли Кассандры?

    - Я просто писал о том, что считал важным. Когда пришла новая эпоха, мы испытали некое шоковое состояние, особенно наше поколение... В "Плахе" есть волчья семья, с этого начинается действие. Потом, естественно, людские судьбы, но завершение романа, финал опять сводится к волкам. Они начинали, они завершают... Кстати, иду однажды по улице Горького, ныне Тверской, а навстречу идет женщина - интересная, красивая русская женщина, она еще издали мне кивнула головой и говорит: "Здравствуйте, здравствуйте!". А потом подходит молча, смотрит мне в глаза и говорит: "Я - Акбара". Она очень серьезно была настроена, сказав эти слова, и прошла молча дальше. Я так и не узнал, почему она Акбара. Наверное, что-то было такое, раз она себя идентифицировала с волчицей - в судьбе что-нибудь, трудности, тяготы, какие-то события, муки... Я никогда этого не забуду. Тогда литература так воздействовала, воспринималась. А сейчас и не знаю, может ли женщина или мужчина сказать, что я кто-то там из какой-нибудь новомодной современной книги.

    - Вы по-прежнему пишете на двух языках? Что значит для вас русский язык?

    - Вот недавно не нашел своей фамилии в словаре "Русские писатели XX века" и расстроился. Сам себя всегда считал не только киргизским, но и русским писателем. Знаете, мне всего четыре года было, когда бабушка привела меня к табунщикам - тогда у нас конь пал, из города ветеринар приехал, русский - надо было помочь с переводом. А я маленьким был совсем, испугался, убежал. Она отыскала меня: "Почему ты не хочешь разговаривать с русским дядей? Разве ты не знаешь русского? Ты что, стыдишься говорить по-русски или стыдишься своего языка? Все языки даны Богом!..". В общем, вернула меня... Так уж сложилась судьба, так сложилась история, что все мы вместе - терзаясь, мучаясь, уничтожая друг друга - тем не менее осваивали одно направление цивилизации. И все это шло через русский язык! Интеллектуальная наша жизнь, она вся связана с Россией, с русским языком, поэтому ничего странного тут нет, что писатель пишет на двух языках.

    - Так почему вы уехали? Это была своего рода эмиграция еще из СССР?

    - В конце 1989 года я отбыл на дипломатическую работу. И весь 90-й был послом СССР в Люксембурге. А потом уже стал послом своей страны, Киргизстана, в Бельгии.

    - Но вы же были таким активным перестройщиком, писали, выступали с трибун!

    - Да, меня упрекали - мол, трудностей убоялся, сбежал, спрятался в башне из слоновой кости... На волне перестройки мы очень сблизились с Горбачевым, у нас было взаимопонимание. Я ведь активно работал в Верховном Совете, потом в Совете при Президенте СССР. Работали днем и ночью, работа была безумно напряженной, ответственной. И в какой-то момент я почувствовал, что если буду продолжать в том же духе, то в плане творческом полностью отключусь. Потому что ни времени, ни сил не хватало. Пришел к Михаилу Сергеевичу, поговорил на эту тему. Он предложил мне отправиться на дипломатическую работу - с тем, чтобы и служить, и иметь какую-то возможность заниматься творчеством.

    - А прежде вы никогда не занимались дипломатией? У вас ведь не было специального образования?

    - Дипломатического образования не получал. Мне предлагали несколько европейских стран на выбор. И я сознательно выбрал Люксембург, наименьшую по своим габаритам страну, решив, что там будет меньше службы.

    - Ваши надежды оправдались?

    - Не совсем. Работать приходилось каждый день, прибывали делегации, приходили запросы, встречи разные. Работал я добросовестно, не отлынивал. Но в смысле творческом, думаю, оправдалась командировка. Я объездил весь мир, всю Европу. Реализовывалось то, что было во мне как в художнике, осмысляющем свое время, свое окружение. Именно тогда, в 90-х, был написан роман "Тавро Кассандры". Роман более сложный по сравнению с предыдущими. Там, может, нет моей национальной среды, охватываются события в мировом масштабе. Критики тогда меня еще успели "обозвать" космополитом...                                                    

    - Вы давно в Европе. Вам не скучно в ней и с ней, старушкой?

    - Нет. Европа не старая, а молодая. И мудрая. Она создала свой уникальный беспрецедентный исторический формат - Европейский Союз. Вот пошел бы наш СССР по этому формату - не стали бы разбегаться. А в ЕС сейчас все просятся. Потому что эта модель - достижение истории, социологии, коллективного разума. Если бы в обозримом будущем нам с Россией удалось создать нечто подобное, уверен, и к нам бы просились...

    - А если бы вам на Высшем суде предложили оставить трех, лишь трех писателей в истории человечества, кого бы вы выбрали?

    - Думаю, здесь я Америку не открою. Толстой. Достоевский. Чехов. Хотел бы добавить в этот ряд Некрасова. Из более поздних - возможно, Шолохов.

    - Герой вашего романа "Когда падают горы" мечтает поставить оперу. А каковы ваши пристрастия в музыке?

    - Я не знаток. Да, у меня во всех произведениях, вот и в последнем романе, музыка присутствует, играет немаловажную роль... Музыка - то, к чему стремится душа человеческая. Не та, которая гремит на дискотеках, в клубах. А философски значимая, глубокая музыка, она была и остается. Например, люблю слушать Баха, что-то в нем гигантское, вселенское.

    - А что насчет живописи?

    - Художников так много теперь! Я часто бываю у Зураба Церетели в академии художеств, мы с ним очень близки. Высоко его ценю - гигантской трудоспособности, много сделал и делает. Я вовсе не потому это говорю, что он и мою скульптуру соорудил. Он и Вознесенского сделал, и Женю Евтушенко, и других моих современников.

    - И вновь к началу нашего разговора: так что же такое счастье, Чингиз Торекулович?

    - Если лично для меня, то прежде всего здоровье. Деятельность. Круг близких, понимающих и понимаемых тобой людей. Мечты о том, что еще можешь сделать. Семейное счастье. Духовное счастье. Возможность познания мира. Вот это и есть в целом счастливое мироощущение.

    - Но бывают моменты абсолютного счастья, которых у каждого в жизни совсем немного, по пальцам можно пересчитать.

    - Были и в моей, конечно, жизни. В годы перестройки. Когда захватывало дух от открывающейся новой жизни. Перевод моих вещей на непальский меня порадовал. На сорбский... Я им говорю, что на сербский меня уже много переводили, а они повторяют: "сорбский"! Это на границе Польши и Германии... Вот это все мгновения счастья.

    - Вы в Бога верите?

    - Это гигантская тема. Надо верить! Религии не случайно явились, не случайно возникли. Необходимость в этом есть для человеческого духа, культуры, сохранения традиций. Поэтому хоть я и настроенный атеистически человек, но в последнее время все больше убеждаюсь в том, что Бог есть. Слово - это Бог. И вся Вселенная познается через Слово. Бог просто необходим человеку.

    - Где-то у вас я вычитал, что, когда человек чего-то желает, вся Вселенная ему помогает. В это вы действительно верите?

    - Наверное, это бывает тогда, когда ваша устремленность исходит из каких-то благих, великих намерений. Может, тогда Вселенная действительно сопутствует. Человек - он ведь тоже частичка Вселенной, поэтому вполне возможно такое взаимодействие.

    - Артист Михаил Ульянов был убежден, что для художника главное попасть в свое время. Или это только артистов касается?

     - Нет, не только артистов. Как говорил в свое время другой Ульянов, Владимир Ильич Ленин, "Вчера было рано, завтра будет поздно..." Писателей тоже касается. Многие очень талантливые именно потому и не прозвучали, не достучались до читателя, что не их время было. Достучался ли я? Надеюсь, да.

    Помню, однажды мы сидели с Высоцким в гостях у братьев Вайнеров. Он с этой француженкой был, Мариной Влади. В тот вечер мы как раз размышляли о вечном и сиюминутном в искусстве - Володя говорил, грустно так, что его песни живы сегодня, с ним живым, а не станет его - их не станет. Ошибался - они живы и сейчас... И он жив - благодаря этой памяти. Знаете, моя бабушка говорила: человек не умирает, пока живы те, кто помнит о нем.

    Сергей МАРКОВ.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/25758/