Отбивная из меня, или Юг за окошком

    Боже, как же в старину люди добирались из древнего Оша, скажем, в Верный? На упрямых ишаках, медлительных волах, разбитым трактом, а то вовсе «малопристойными» тропками среди круч, между бурными речушками? Размышление это оказалось целительным: я перестала роптать на солнце, бьющее через шторки бусика, камни под колесами принялась считать за массажер. Словом, набралась если не жизненной мудрости, так хотя бы терпения. Я бы даже сказала — долготерпения, ибо двенадцать часов пути из северной столицы в южную — это не самый веселый променад, знаете ли. Особенно на «незавершенке» этого стратегического шоссе, превращающей любого в котлетный полуфабрикат.
    Спасали картинки за окном. Меня как человека с малолетства не видевшего те края (жизнь возле Токтогульской плотины до начальной школы не считается) за уши нельзя было оттянуть от стекла. Дивилась нескончаемому разнообразию пейзажей. От Сосновки — суровые, мрачно–красивые скалы с вьющимся серпантином дороги. Завораживающий — не поверите — двухкилометровый тоннель на Тео–Ашуу, совсем не давящий, не вызывающий приступы клаустрофобии. Может, это после рассказа смотрителей тоннеля, успокоивших тем, что теперь в “животе” горы через каждые 300 метров вентиляция, регулируемая умными компьютерами, телефон, а полосы тепло–рыжего света делают изнутри страшный некогда тоннель похожим на билайновскую осу. Никакой сырости и струящихся по сводам потоков. Круглосуточное наблюдение и проч. Для любителей математики — цифра: 20 миллионов долларов (столько выделили международные доноры на реконструкцию тео–ашууйского гиганта после былой страшной трагедии). Белое пятно просвета в конце — и уже совсем другой вид. Склоны испещрены ручейками. Меланхоличные скакуны на веселой зелени. Суусамыр (на обратной дороге он не казался таким уж приветливым: вечерний ветрина запросто сбивал с ног, стоило вылезти из бусика).
    Знаменитое Чычканское ущелье — фотографировать хотелось каждый камешек. Кстати, о камешках. В одном придорожном кафе вздумали внешний “интерьер” создать за счет этих окатышей и осколков. Уж не знаю, кто там такой терпеливый собирает камни и расставляет повсюду, но природные эти “сувениры” на глазах растаскиваются заезжими. Даже огромного бегемотика кому–то не лень было прихватить. Наверное, после жареной форели силы прибавилось. Полосатые, будто годичные кольца на спиле дерева, сложные, пористые, с разноцветным рисунком — глаза разбежались, глядючи на такое каменное богатство. Что и говорить о самих отвесных скалах, то нависающих над дорогой, то охраняющих стремительную речку… Замысловатые щербины и хитро вздыбленные плиты рисовали сказочные морды и неведомые конструкции. Один человек замечательно выразился: как будто сотни рук месили тесто. Где–то крутое получилось, где–то нежно–сливочное, а у кого–то из сдобы изюминки выпали.
    Наконец доехали до величавой Токтогулки. Вода — многоцветная. Насыщенную синеву прорезают белые облака и розово–желтые склоны. Чернеют лодчонки рыбаков. А вы знаете, что давным–давно в Токтогульском водохранилище водились огромные осетры? Пока однажды не стали спускать воду, и царскую рыбу только и видели — ушла через плотину к узбекам. Так, во всяком случае, когда–то рассказывали мне рыбники из Минсельводхоза…
    …Съеденная на обед беговая индюшка и палящие лучи сделали то, что и должны были: над Нарыном вся “маршрутка” сладко посапывала, включая меня. Вдруг словно кто ущипнул: сна как не бывало, я трясу коллегу: “Это же Кара–Куль?!”. Не знаю, кто как думает, но в тот момент я поняла: все–таки не рвется пуповина между человеком (будь он хоть трижды космополит) и местом, где он родился.
    Вплоть до Таш–Кумыра — абсолютное безлюдье. Только вальяжный, уверенный в своих силах Нарын лениво катит свое изумрудное тело между базальтовых пропастей. А Таш–Кумыр, раскинувший свои крыши и удивительно жизнеспособную — потому и праздничную — зелень по антрацитовым обрывам? Загляденье! Проезжай мы по самому городу, наверняка бы впечатления потускнели — от безысходности, что властвует людьми. Все производства закрыты, лишь 30 процентов заработка так или иначе связано с ГЭС. Впрочем, сидя на электричестве, здесь привыкли коротать вечера при свечах. Отключают, знаете ли, слишком часто.
    Одна отрада ташкумырцам — строящаяся дорога. В пыль и зной тут готовы работать и стар и млад (гендерные различия ни при чем).
    Трасса эта — средоточие едва ли всех жизненных побуждений. На дороге делают все: молодухи выбивают ковры, на ней загорает голоштанная ребятня. Она же — двигатель торговли: где–нибудь посредине обновленной трассы стоит картонка с зазывным словом “маркофка!”. И стрелка на поля, где среди не успевших завязаться стеблей гордо стоят рядами алые сетки лука, картофеля и прочей полуснеди. А какую экзотическую “живопись” можно на дороге встретить! То питьевая вода на бричке прогромыхает, то мужик в чалме и развевающихся одеждах на велике пропылит. Эх, если б не спешка, сколько пленки бы ушло…
    Пока работяги “умащивают” полотно булыжником, чтобы нетерпеливые водители не могли попортить свежий асфальт своими шинами, весь честной народ пилит по обочинам. И только коровам обход “не писан”: фланируют, как по Арбату. В одном селении у дороги посадили малютку — на кучу гравия. Кроха даже не сменила позы, меланхолично пересыпая из руки в руку камушки, без особого любопытства отвлекаясь на прохожих.
    Меланхоличность и долготерпение, кажется, у южан в крови. Все степенно и неспешно, с особой основательностью — будь то трапеза под айвой или собственно работа. А еще есть в них особенная черта, прозванная знатоками “высокой степенью лояльности”: что бы ни спросил, со всем согласятся. Хорошо ли живется? Хорошо, хорошо. Помогают ли международные организации? Помогают. А с водой — проблемы? Ой, воды в жизни не было, не доходит сюда ни капельки. За спиной говорящего — колонка водопроводная с огромной лужей вокруг. Легонько качнули — полилась вода чуть ли не на глазах у местного жителя, только что утверждавшего обратное. Ну а что: спрашиваете — отвечаем, откуда же знаем, что именно вам подтвердить нужно.
    Обывателю с севера кажется: юг — он такой однотипный. Ничего подобного! У каждого района — свое обличие: Узгенский на ту пору сплошь был засыпан семечками. Горы подсолнухов чуть ли не у каждых ворот, на полдороги — россыпи серо–черного “золота” (культура эта приносит узгенцам значительную долю прибыли). Едешь по тому району — то и дело пересекаешь широченные отсыпи гальки, испещренной сеткой плоских зеркал. Удивительные речки — с множеством рукавов, рукавчиков, каких–то манжет. И все это на закате приобретает сказочный отлив.
    В Ноокатском любое пустующее пространство — чердак ли, забор, заброшенный коровник — “оккупировано” ожерельями сушащегося табака. Да и вид у улиц разительный: в одном районе высоченные глиняные заборы прячутся за частоколом тоненьких топольков, в другом дома глядят на проезжих саманными — не кирпичиками — кругляшами.
    И люди — такие, знаете ли, с изюминкой, которую не найдешь в столичных жителях. Идет красавица, затянутая расшитым “золотом” платком, взмахнет ненакрашенными ресницами скромно — и все, полгруппы бишкекских журналистов сражено. Нет ни в женщинах, ни в мужчинах нарочитости, суровости. Иногда в себе хочется откопать эту незлобивость и открытость. Честное слово.
    Татьяна Орлова.
    Фото автора.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/11627/