Чтобы дух вон, или кое–что о «террариумах древности»

    Почему не достраивают Колизей
    В 1968 году американцы купили старинный Лондонский мост и перевезли к себе в Аризону. Совсем недавно японцы дали Кыргызстану грант для сохранения древних развалин на городище Красная Речка (средневековый Навекат). “Деньги им некуда девать! Кому нужно это архитектурное старье, вековая пыль! Ведь никакого вида не осталось!” — удивятся наши обыватели. Да и не только обыватели, иные ученые мужи тоже. Это не домысел.
    Одна из бишкекских газет обнародовала новость: у нас собираются реконструировать средневековые города Чуйской долины. Проект разработан дипломниками КГУСТА.
     Неужто отстраивать будут? Бред. Быть не может. Оказалось, может! Затея, способная воспламенить разве что восторженного школьника, не на шутку увлекла вполне взрослых дядей. Они жаждут развернуть строительство.
    — Вот закончит “Кыргызреставрация” на городище Ак–Бешим, и можно приступать, — без тени юмора поделился планами архитектор, занимающий не самое последнее кресло в одном из областных управлений архитектуры.
    — Это ноу–хау! — уверенно заявил руководитель проекта профессор Игорь Тонкой, завкафедрой градостроительства КГУСТА.
    — Вы всерьез намерены достроить, скажем, верх минарета Бурана, некогда снесенный землетрясением?
    — Конечно! Аромат старины? Да от него ничего не осталось после реставрации современными кирпичами! Поймите, это студенческий проект, гипотеза, одна из многих. Она имеет право на существование. По этой версии минарет мог быть таким, по другой — другим.
    Мог, конечно, коли гипотеза. Как, впрочем, и реальный облик всех этих угасших столетия назад городов Чуйской долины. Тогда тем более непонятно, зачем проект реализовывать.
    — Город — живой организм, он должен жить, — по отношению к остаткам Навеката и Бураны cлова профессора звучат загадочно.
    “Реаниматоры” собираются населить новостройки ряжеными в экзотических средневековых костюмах. В этих “комфортных террариумах древности” (так в тексте. — Авт.) любой сможет участвовать в раскопках, реконструкции. Туристы, мол, не замедлят явиться. А с ними — “слава и деньги”. Нужны только финансы — и завертится! Спасибо еще г–на Тонкого интересует, что скажет о “ноу–хау” Министерство культуры.
    — Игорь Васильевич, после той статьи историки не звонили, не возмущались?
    — Не звонили, — безмятежен прагматичный кандидат архитектуры.
    — Как по–вашему, почему “капиталисты” не достраивают, например, разрушенный Колизей?
    — А у них денег нет!
    Здесь было все ясно. Вопросы появились к директору “Кыргызреставрации”.
    Где начинается гипотеза?
    — Джумамедель Джумабаевич, что вы думаете об этой истории?
    — В публикации все перепутано, совершенно искажены принципы реставрации, консервации. Как будто не существует международных обязательств, международных документов, где эти истины прописаны. Студенты сделали дипломную работу “Реконструкция средневековых городов Чуйской долины”. Что такое реконструкция в понимании реставрации? Это значит восстановить прежний облик памятника, каким он был. Исследуя объект, который дошел до нас, допустим, полуразрушенным, реставраторы, ученые делают реконструкцию на рисунке, макете. Эта чисто научная работа помогает выяснить форму, композицию сооружения. То есть определить его ценность. Но ни в коем случае не имеется в виду восстановить объект. Это противоречит принципам современной реставрации, где восстановление не приветствуется: то, что воссоздано, недостоверно, научно не доказано. При археологических раскопках выявляются фрагменты, детали памятника. Но отдельные, разрозненные. Цельную картину архитектуры восстановить невозможно. Реконструкция — только гипотеза. Раз так, значит, памятник мог быть и другим.
    — От чего это зависит?
    — Один специалист может трактовать утраченные части так, другой иначе. Поэтому гипотетические проекты не могут быть реализованы в натуре.
    — То есть у разработки изначально не было шанса?
    — Разумеется. Речь в публикации идет о городах Бурана (в древности Баласагын), Красная Речка (Навекат) и Ак–Бешим (Суяб). Сделана научная реконструкция — каких размеров они были, какие кварталы там имелись, какие постройки. Это в учебном процессе допускается. Пусть фантазируют, ради Бога! Авторы научно подойдут к проблеме, а полученные знания смогут использовать в других проектах, реальных. Недавно в КР приезжал крупный эксперт ЮНЕСКО Леви Страус. Побывал у нас в КГУСТА — я там завкафедрой реставрации — посмотрел работы наших студентов. А потом осторожно спросил меня: “Надеюсь, ваши дипломники понимают, что эта работа чисто научная и на деле не воплотится?”. Я, естественно, сказал, что наши питомцы уже с первых курсов осознают, что реставрация заканчивается там, где начинается гипотеза. Он остался доволен: “Спасибо, что ваши студенты такие компетентные”.
    Зарезать барана, чтобы откармливать
    — Поразительно! Вы с профессором Тонким говорите в один голос: реконструкция — это гипотеза. Но его вывод противоположен вашему: надо реконструировать! Как это получается, если существуют жесткие правила? Он даже сумел заручиться поддержкой архитектора, который собирался осуществить “гипотезу”.
    — Проблема нашего общества в том, что многие люди, ответственные за те или иные сферы деятельности, просто–напросто некомпетентны в деле сохранения культурного наследия. Хотя должны бы иметь об этом представление.
    — То есть как некомпетентны? Ведь они не со стороны пришли — оба зодчие!
    — Они — архитекторы–градостроители. Подход к наследию, тем более к археологическому, для них сфера чуждая. И это видно из публикации. В ней оперируют чисто обиходными понятиями, скажем, “градостроительная реконструкция”. Такого в природе нет, есть реконструкция исторических городов.
    — Но ведь исторические города — живые…
    — Вот именно! Это город, который существует. Как Москва, Бишкек. У него имеется центр, где есть и старинные здания, и современные. Город живет, растет, требует реконструктивных мер. А в той публикации речь идет о реконструкции древнего города Баласагын. Это совершенно другое. Согласно статье 4 Закона КР “Об охране и использовании культурного наследия”, он — памятник археологии. В нашем законе, который базируется на современных международных принципах сохранения культурного наследия, прописано: такой объект под защитой государства. Его оберегают специальные охранные зоны. На заповедной территории запрещено строить, достраивать, перестраивать — любые работы, кроме тех, что направлены на сохранение памятника. Они проводятся, если ему, скажем, угрожает оползень, или его размывает водой и прочее. Охранная зона окружена территорией регулируемой застройки, там менее щадящий режим. А вокруг этой территории — зона охраняемого ландшафта, где тоже не должно быть объектов, которые ухудшали бы обзор памятника. Как здесь можно говорить о реконструкции? Ну просто не хватает слов и выражений…
    — Но, похоже, г–н Тонкой искренне верит, что именно так сохранит городище.
    — Человек взялся судить о том, чего не понимает. Это видно из статьи. Допустим, он говорит: сделать реконструкцию, чтобы потом на ее основе произвести консервацию. Это все равно что заявить: зарежем барана, чтобы потом его откармливать. Реконструкция — это, иными словами, уничтожение памятника. То есть на остатках подлинника сооружают нечто совершенно новое. А новое в реставрации считается дешевым. Это муляж, макет. И на основе этого, говорят, поможем сделать консервацию. Чушь несусветная, такого не бывает! Консервация предполагает сохранение памятника в том виде, в котором он дошел до наших дней. И не дать ему разрушаться дальше.
    — Разве при обучении архитекторам–градостроителям не дают хотя бы элементарных знаний о реставрации наследия?
    — Нет, архитектура — такая сложная специальность, дай Бог студентам ее–то освоить. Правда, я, читая лекции по истории зодчества КР для всех архитекторов, обязательно даю основные принципы охраны памятников.
    А остальные?
    Архивы истории
    — Джумамедель Джумабаевич, почему не достраивают, например, Помпеи? Почему потомки берегут руины Персеполя, Карфагена? Да тот же Колизей?
    — Потому что они цивилизованные люди, знают, что такое памятник и чем он ценен. Есть такое понятие аутентичность — подлинность. Вот что ценится. Пусть даже кусок от здания останется, несколько кирпичей того тысячелетия… И.Тонкой считает, что если достроить — сюда поедут туристы. Да, малосведущие станут восхищаться: “Неужели такое было, как это здорово!”. Но осведомленные, грамотные будут шокированы: “Как можно додумать, доделать то, чего нет?”. С точки зрения науки, это неправдоподобно, с точки зрения теории и методов реставрации — совершенно неприемлемо. Все международные документы гласят: памятник ценен своей подлинностью. Люди платят, чтобы посмотреть оригиналы, почувствовать дух, атмосферу ушедших эпох. Сейчас туристу интересна неподдельность. Чем мы и собираемся заняться на Ак–Бешиме.
    — Чем именно?
    — Пять лет назад археологи раскопали христианский культовый комплекс. Наши иностранные коллеги, увидев, что он разрушается, пришли в ужас: “Как вы можете бросить под открытым небом такие уникальные конструкции!”. Сразу дали нам деньги на консервацию и сами участвовали в работах. Как только появятся средства, вскроем одно из помещений, где сохранились великолепные арочки, ниши, и сделаем музеефикацию: укрепим его, соорудим специальную кровлю, которая защитит от непогоды, устроим платформу, по ней туристы смогут подойти и все увидеть. Ничего не добавим, не прибавим: только то, что есть. “Вот бугры вокруг, пояснит экскурсовод, и под каждым — такие же помещения”. Это действительно уникально. Это своего рода научные документы, архивы истории. Они свидетели прошлого, тысячелетней культуры. А все, что делается заново, — дешевка и никому не интересно. Другое дело, когда в статье говорится об этнографических особенностях: во всем мире создаются этнографические музеи под открытым небом, где воссоздают прежний быт. Даже архитектурные сооружения туда перевозят.
    — В Суздале собраны оригиналы деревянных церквей — просто фантастика!
    — Да, есть и прекрасный Латвийский этнографический парк под Ригой: на берегу залива воссоздана деревня — дома, хозпостройки, интерьер, утварь, одежда, промыслы… А в нашем случае идет подмена понятий: ценный археологический объект стремятся превратить в этнографический городок. Даже пожертвуй мы подлинностью, проект останется неосуществимым: ведь это многомиллионные затраты. Нам бы сохранить. Но и на это денег нет. Но, повторяю, ни в одной цивилизованной стране о реконструкции даже не задумаются. Это давно уже отвергнуто мировым сообществом.
    Федот, да не тот
    — Реконструкция — теперь вообще табу?
    — Она допускается в исключительных случаях. Если она подтверждена документально, если необходима с градостроительной точки зрения. Так восстановили Храм Христа Спасителя в Москве. Он был доминантой этого места. Все документы на него сохранились. Его снесли уже в наше время, в 1931 году. Это единичный случай восстановления. Но многие российские ученые отрицательно отнеслись к идее реконструкции. Они и сейчас считают, что это не тот — ну, естественно, не тот! — храм. Новое здание. Новодел. Тем более что при оформлении интерьера сделали совершенно новые росписи, новые виды позолоты, орнамента. Чисто внешние объемы он, может быть, повторяет, зато внутренний облик совсем изменился. Но для Москвы он был нужен, его превратили в главный храм России. Здесь речь не идет о восстановлении архитектурной ценности. Просто использовали образ и форму погибшего памятника и соорудили новый храм.
    «Особое мнение»
    — Бывали случаи, когда, как в “нашем” проекте, пытались нарастить современную плоть на почтенные кости археологического наследия?
    — В Самарканде стоял главный портал одной из крупных построек Тимура — знаменитой мечети Биби–Ханым конца XIV — начала XV веков. Только портал — громадный, величественный. В советские времена, когда мы все были связаны с Москвой — единым научным центром по консервации и реставрации памятников, не дали разрешения восстановить мечеть. Тогда такого допустить не могли. Хотя и знали по описаниям, другим материалам, какой она была, в деталях ее воссоздать было невозможно. Но даже руины ее впечатляли: грандиозные, они возвышались над городом. А три года назад я был в Самарканде, — невесело смеется реставратор. — Она восстановлена! Новенькая!
    — Как же так, ведь многие памятники Узбекистана имеют мировое значение. Разве международные законы этой стране не указ?
    — Значит, не указ. Узбеки считают, они имеют право, что так правильно.
    — Да, ведь у тамошних властей не только на этот счет особое мнение. Как вы считаете, не получим и мы усилиями г–на Тонкого и Ко такую Биби–Ханым?
    — Можно сколько угодно заявлять, что городище реконструируют, но тут есть спасение — по закону все работы на территории исторических памятников у нас должны производиться только с научно–проектной документацией, согласованной с органами охраны памятников. Поэтому я спокоен. К тому же это стоит фантастических денег. А у нас, повторю, нет даже на то, чтобы сохранить ценные объекты.
    Средств нет на дело. А на завиральную идею всегда найдутся. И еще. Кажется, и трех лет не прошло, как по воле Майрам Акаевой изувечили Малахитовый зал в Кыргызской опере — памятник зодчества и истории. У органов охраны и не спросили. Правда, невероятный замысел г–на Тонкого — это не каприз президентской жены, надеюсь, не осуществится. Но чем черт не шутит в стране, где все так зыбко…
    Зоя Исматулина.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/11850/