Че–ла–эк! Перед народным депутатом… ик… смирна!

    Когда строитель Володя (назовем его так) подрядился на ремонт квартиры народному депутату, то очень обрадовался — пусть буду работать день и ночь, но когда заплатят, когда дадут деньги, тогда можно будет частично оплатить учебу дочери, купить жене взамен прохудившихся новые сапоги, решить кое–какие текущие, мелкие, но утомительные проблемки: ведь ремонт — не просто ремонт, а по европейским стандартам, дорогостоящий… Впрочем, что изо всего этого получилось — пусть сам рабочий и расскажет…
    … Ну стали мы работать. Старались. Хозяева за расходом материалов следили внимательно, но так это правильно, не даром, значит, им деньги достаются. Работали от темна до ночи. На часы не смотрели. Говорю же — старались. Мысль такая еще была — понравимся ему, глядишь, кто из его знакомых тоже нас позовет…
    Хозяин нам сразу сказал, кто он такой и как мы поэтому к нему должны относиться. А что нам относиться? Нам работать надо. Одну комнату сделали, за другую взялись. Споро дело шло. Но это когда хозяина, то есть народного депутата, дома не было. Но таких если три дня и выпало, так это и все. Утром встает злой, кричит чего–то на домашних, потом собирается, машина за ним приходит, и он уезжает. В 9 уехал, а в одиннадцать уже дома. Пьяный, шумный. Он высокий такой, с громким голосом — натренировался, видать, в парламенте выступать. То все жену до слез доводил, а один раз за меня взялся. Подходит ко мне, а в руках — пистолет. Большой такой, настоящий.
    — Ты, — говорит, — чего это на меня так смотришь? Шибко умный? Да кто ты такой рядом со мной, а? Отвечай, когда спрашивают… Глядит он… Может, ты еще и рассуждать можешь? А вот это не нюхал?
    И сует мне под нос пистолет. Меня зло взяло. Я ему и говорю: убери свой пугач, пуганый я уже.
    — Пуганый? А ну открывай рот, рот, говорю, открывай…
    И пистолетом, дулом то есть, в рот мне тычет.
    — Один щелчок, и все, вот тогда и расскажи, какой ты пуганый. Иди на балкон, иди, говорю, не стану я тут твоими мозгами стены пачкать…
    И там на меня орет, пистолетом в лицо тычет, а мне так противно, что и не страшно даже. Дожили, думаю, до свободных времен. Еще решил, что даром не дамся, до того, как он выстрелит, сам с ним что–нибудь сделаю. Он ведь машет, а пальцы трясутся, скользят, пьяный ведь… Ну потом вроде угомонился, куда–то ушел. Я свои манатки стал собирать, инструмент, так жена его в слезы: “Не уходите, пожалуйста, при вас он спокойнее, ко мне не пристает. Деньги вам, что ли, не нужны?”. Тут, слышим, на площадке лестничной вроде бы выстрел. Жена в лице переменилась: “Подстрелит кого, потом в тюрьму сядет”. Куда уж он там стрелял — не знаю. Может, в мусоропровод? Но только вернулся и говорит мне: “Не зли меня. Эту пулю в никуда, а вторую — в тебя. Так и знай”. И что он ко мне прицепился, что ему от меня нужно было?! Издевался упорно, настойчиво, будто бы ждал чего.
    Но остался я. Еще сколько раз стычки у нас с ним были. Зайдет и давай вязаться, я только зубы сцеплю и молчу. И вот ведь что у него за работа такая? Утром уйдет, а часа через два возвращается уже пьяный… И так каждый день.
    — Скоро таким, как ты, р… только арыки копать разрешим, никакой другой работы вам не светит, запомни это. Так что работай, старайся, где ты еще такой выгодный заказ возьмешь?
    Один раз целую тушу лошади привез. На куски ее порубили, на балконе развесили — зима была. Тут к нему гости зачастили. Ну поедят, выпьют, а потом к нам, строителям. И не знаю, почему это я им всем так “нравился”. Только к напарнику моему никто не вязался, а все — ко мне. Хозяин так настраивал, что ли?
    — Вот, — говорит, — кормится из моих рук, а взгляд какой?! А? Рвань рванью, а корчит из себя…
    При таких разговорах напарник мой сначала на балкон убегал, а после пистолета забивался в шкаф в коридоре. Стоит там, дрожит, ждет, когда хозяин угомонится. Мы ведь его так–то хозяином и звали. А он нас — “ты”. По имени ни разу и не назвал, будто бы я и не человек вовсе.
    Так вот про гостей. Поедят, попьют и к нам, ремонтникам.
    — Вот это переделать. И вот это не так. Эй, ты сколько им платишь? Гляди, халтурят…
    Один на стену вином плеснул: “Переделай”. И смеются. Только когда лошадь съели, ходить перестали. Вылизали мы эту квартиру, всю ее вдоль и поперек на коленях, считай, прополз, по три раза переделывали. Он, хозяин, ничего не понимает, а переделывай… Потом еще раз, в третий раз сделаю, как в первый, так теперь, говорит, то, что надо…
    Очень любил рассуждать. “Я, — говорит, — в любой момент могу тебя выгнать и не заплатить, а не понравился потому что… И что ты сделаешь? Ни–че–го. Потому что ты не человек. Захотел я и дал тебе работу, захочу — и отберу ее. Молчи, придурок, когда я говорю”.
    Я думал, зубы все искрошу, так сцеплял их. А недавно книжку про Демидовых, заводчиков, читал, так там все про нашу сегодняшнюю жизнь… Изгаляются хозяева как хотят, а ты — терпи, если есть хочешь.
    Эй, ты… И я иду, слушаю, выполняю… Детей мне поднимать надо. Сам себе противен, но решил расчета дождаться. Дождался. И половины не дал от того, что обещал. За еду, само собой, высчитал. Мы б и не ели у него — дорого, так работать надо было. Говорю же, работали от темна до темна, ночью домой добирались. Иной раз, правда, под настроение, у себя оставит ночевать — чего, мол, вам взад–вперед ездить? Один раз оставил было, а в час ночи передумал: пошли вон…
    И вот теперь такой расчет… Я права качать. А он орет, чуть ли не ногами топочет: “Бери, сколько даю, а то и того не получишь”. И взял, и пошел. Как пацан на улице плакал. Жена меня сколько времени только часа по три и видела — пока приеду, вымоюсь, чуток посплю и снова ехать надо, а что я ей теперь привезу? Слезы горькие? Но потом все–таки в милицию пошел: что, говорю, делать? В суд иди, отвечают.
    Пошел я в суд. Целый день там околачивался: то того подождите, то другого. Наконец какая–то женщина меня приняла. Выслушала, правда, внимательно. Но объяснила: столько за то нужно заплатить, столько за другое и времени на все это дело много уйдет. А патент, спрашивает, у тебя есть? Нет, отвечаю. За патент платить надо, а работа такая по найму — то есть, то нет ее. “И контракт не заключал?” Нет. Заикнулся было о договоре и авансе, так в ответ: “Такой умный, да? Ну иди. Другого возьму”. Что же мне было от работы отказываться? Женщина эта мне и объяснила: хочешь — судись, только ничего не отсудишь. Он скажет, что первый раз тебя видит, и ничего ты не сможешь доказать. Я снова пошел к нему: дай хоть половину от того, что заработал… И то ли вид у меня такой был, то ли настроение у него хорошее, но свою половину я получил. А напарник — нет. Мне же народный депутат даже пообещал, что в будущем, когда деньги у него появятся, сам меня найдет и оставшуюся сумму отдаст. Не нашел, не отдал. Денег, видно, нет.
    А я все вспоминаю, как однажды на кухне у него собрались человек шесть, назюзюкались до поросячьего визга, про самолеты какие–то стали говорить. Это когда американцы у нас только еще свою авиабазу открывали, то вроде бы в качестве подарка три “Боинга” привезли. Ну эти наши хозяева все пили да смеялись: “Ну как делить самолеты–то будем?”. Я еще подивился: какие крутые, ведь самолеты такие, наверное, больших денег стоят… А мне копейки мои отдать — нет денег.
    И не один я в такую историю попадал. Мужики поопытнее потом мне многое рассказали… Аванс сразу надо брать и без аванса с такими людьми дела не начинать. Не все терпеть. Один–то, когда его так же, как меня, при расчете обманули, с лица обиду свою не выдал, деньги, крохи, взял, пошел будто переодеваться и инструмент брать, а сам красок намешал, еще чего–то добавил и по всем комнатам прошелся — долго будут помнить, пока стены и пол наново отделают. Другие не поленились в особняке половицу приподнять и кошку дохлую сунуть, а полы затем аккуратненько заделали. Хозяин еще подивился: можно сказать, что и не уплатил даже, а они, дураки, стараются, доделывают… Высокомерно на них так–то поглядел, снисходительно: что, мол, с этих голодных придурков взять, никакой гордости… Но “аромат” в доме ему года на два–три обеспечен, если не сообразит полы перестелить и мумию кошки из–под них вынуть. И ведь не сам такую работу делать будет — опять таких, как мы, нанимать станет… Арыки чистить… Арыки–то мы почистим, да и без арыков у них работы еще много, кто ж им делать ее станет при таком отношении к нам, рабочим? Роботы, что ли? Инопланетяне? Иной раз думаю: и не слуги мы даже, а какие–то крепостные — ни прав, ни человеческого достоинства наших не признают…
    Работал я как–то у “макаронника” — макароны сушил. Еще подивился, как быстро он меня на работу взял и все на тех, кто передо мной работал, жаловался: ленивые, неумелые, вороватые, а через три недели прихожу на работу, а мои вещи уже у ворот стоят. Что такое? А уволен ты, не справляешься. Как это уволен? Зарплату давай. Не будет тебе никакой зарплаты, не заслужил, хочешь, вон макаронами бери. А макароны те в мешки влажными, для веса, были сложены и уж плесенью покрылись. Хотел хозяин на них навариться, да вовремя не сбыл с рук, теперь вот мне отдает из расчета 5 сомов за килограмм. Зачем, говорю, мне это гнилье? Ну не хочешь — иди без ничего, но чтоб я ноги твоей возле своего дома больше не видел. Сын мой в милиции работает, он тебе быстро мозги прочистит…
    Он, оказывается, все время рабочих менял, чтоб никому не платить. Обругает, причину найдет — и пошел вон. Потом, наверное, считает, сколько на таких, как мы, денег сэкономил. Предприниматель, язви его в душу… Госстандарт к нему как–то с проверкой приходил — не пустил. И ничего — все с рук сошло… Уходил я, женщины у него дома ремонт делали, красили, белили. Денег, спрашиваю, не давал еще? “Обещает”. Потом встретил их: не дал ничего, плохо, говорит, все сделали, испортили, ему теперь других нанимать, переделывать, так что получается, это мы ему еще должны. И снова сыном, работающим в милиции, попугал. Это с нами так, а с теми, кто у обочин дорог стоит, услуги свои предлагает за 30 сомов в день, и вовсе не считаются, хорошо, если чаем попоят, а то безо всего после рабочего дня взашей, иди, жалуйся.
    Вот ты и скажи мне, в какие мы времена живем? Откуда такие депутаты и министры, деловые люди и предприниматели у нас берутся и почему им все можно? Если нас, работяг, за быдло держат, кто им строить и ремонтировать будет? А, главное, скажи ты мне, откуда у них деньги?! Я день–деньской спины не разгибаю, бычка еще откармливаю, а корм нынче кусается, но — дети, их учить надо, старые родители, больные, жена не зарплату — копейки получает, так что крутись не крутись, а еле–еле концы с концами свожу. Но ведь работаю! А у них откуда деньги?! И еще нас, работяг, презирают…
    Один мой знакомый “шишку” какую–то из правительства возит… Так тоже только и слышит: “Эй”, “ты”, “бестолочь”… Подругу жены взял один такой на работу в кафе своей жены, раз она что–то не так сделала, он к ней подскочил, за горло схватил, душит, глаза кровью налились… Кто такой? А не знаю, я знаю только, что в “Белый дом” на работу ездит.
    Для себя я решил, что ни к кому такому на работу больше наниматься не стану. Простым людям дешевую работу буду делать, так хоть и рассчитаются сполна и не унизят… На хлеб с солью я всегда заработаю, а больше мне ничего и не надо. Я тебе так скажу: добром такое барство, когда деньги неизвестно откуда берутся, не кончится. Ты вот все газеты читаешь… А ты не газеты изучай, а народ. Вот где она, правда… Горькая…
    Еще наблюдателен наш народ, еще обидчив, еще помнит, что рожден равным с равными себе, но постепенно уйдет и это. В глазах бездомных бродяжек уже трудно уловить нежную, готовую к познанию и добру душу, и все чаще наталкиваешься на откровенный, злой взгляд и требовательно протянутую к тебе руку — еще за подаянием, а завтра — чтобы отобрать силой. Подрастает поколение, которое никогда не слышало о том, что “человек — это звучит гордо”, что кроме тела есть у нас еще и душа, что не хлебом единым жив человек… Они ни о чем таком не знают и уже не узнают никогда. Кто–то из них вырастет? Волки? Шакалы? Крысы? И как тогда будут чувствовать себя депутаты в своих “европейских” квартирах, хотя бы и вооруженные?
    Людмила ЖОЛМУХАМЕДОВА.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/4191/