“Медея” на улице

    Трагедия разыгралась в сквере в центре Бишкека - спектакль-дуэт "Медея". Премьера. Ее дала крошечная труппа ашхабадского театра "Awara" - Урматкан Алим-Меле и ее муж АннаI Меле.

    "Насладись, обида, мщеньем"

    ...Вот-вот начало. По лужайке, располосованной предвечерними тенями, горделиво прохаживается бывший аргонавт. Зрители заинтригованы: грек? Да это петух! Подобие чалмы свисает на шею гребнем, позади, как хвост, тянется нарядный шлейф. (Сценограф Мария Сошина.) Какой же сюрприз на сей раз приготовил Овлякули Ходжакули - режиссер и автор инсценировки по трагедиям Еврипида и Сенеки? Его постановки - всегда неожиданный взгляд, нестандартный подход даже к избитым вещам.

    Ах, та ли это колхидская волшебница, что человеческими жизнями вымостила дорогу к личному счастью? Хмель блаженства превратил античную леди Макбет в уютную наседку. Это остроумный образный ход, потому и костюмы по "куриным" мотивам. Но, кажется, Медее пора нестись. Вот и детки: два здоровеньких крупных яйца, появление которых мамаша встретила растроганным воркованьем. Уморительны и пластика, мимика актеров.

    Брачной идиллии героев аккомпанирует все разнообразие звуков восхищенного курятника - кудахтанье, квохтание, попискивание. В спектакле нет музыки в традиционном понимании. А музыкальный колорит богатейший - от гортанного смеха, шепота, мелодичных фраз из эпосов до громового рыка, рыданий, утробного вопля, возносящегося до немыслимых высот. Реплики античного хора (тоже Урматкан), негромко вкрапленные в это неистовство, падают холодно и отрешенно. Ошеломляющая звуковая лавина сплавлена с изобретательной пластикой (хореограф Гульмира Габбасова). Все: счастье, ярость, нежность, смятение, бешенство - выражено мощно, "крупным планом". Глазу трудно угнаться за калейдоскопом движений - прыжки, бурное сплетение тел, судорожные корчи, даже нечто сродни акробатическим трюкам. Когда Медея проходилась колесом, я вдруг подумала: а ведь Урматкан - мать троих детей! Три года назад у них с Анна родились мальчики-близняшки. И Медея - первая роль актрисы после выхода из декретного отпуска.

    Как водится на уличных зрелищах, нас, зрителей, сразу сделали соучастниками. Вот героиня бросила в публику тряпичную куклу, "играющую" царевну Главку: держите, мол, крепче! Тянет ее к себе, стараясь разорвать ненавистную соперницу, бьет, терзает. И отшвыривает "труп". Вот "хор" вопрошает: "Что сделала Медея со своими детьми?" - "Убила", - отвечает зал. - "Да, убила".

    Это была страшная месть мужу-изменнику. "Насладись, обида, мщеньем" - и трогательные, хрупкие дети-яйца летят на землю...

    После театралов Бишкека новую работу наших гостей увидят зрители Алматы и Ашхабада.

    Поддерживать спектакль пластически

    Гульмира ГАББАСОВА, хореограф (Алматы)

    - Наша первая совместная работа с Овлякули Ходжакули была в Алматы в спектакле "Саломея" года три назад.

    - Какова ваша задача при создании драматического спектакля?

    - Я как режиссер-хореограф больше ставлю. У меня свой театр "Габбасов систерс компани", который работает в жанре танцтеатра, в нем как раз соединяется современная хореография с драматическим театром. Мне интересна эта работа с актерами. Моя задача поддерживать спектакль пластически, то есть найти существование исполнителей внутри спектакля: как будет двигаться герой. Не поставить пять "танчиков" - танец здесь, танец там, а дальше как хотите. Нет, каждая идея, каждый переход, каждый мостик, даже просто от сцены к сцене - это уже задача хореографа, я считаю.

    - В одной из советских постановок балета "Спартак" использовали позы с росписей древнегреческих ваз. Вы в "Медее" от чего-нибудь отталкивались?

    - Видите ли, хореограф сразу оговаривает с режиссером, в каком жанре спектакль, какова стилистика. Изначально была задана задача: герои не принадлежат к какому-то народу, они - нечто среднеазиатское. Жанр спектакля - уличный перфоманс. Кто-то закричит, машина проедет - и разрушится напряжение. Поэтому мы сразу оговорили с режиссером: и в пластике все должно быть очень утрированно и крупнее, чем на сцене.

    - Как вам работалось с АннаI и Урматкан?

    - Это очень интересные актеры. Анна, может быть, легче дается эмоциональный, текстовой материал, а пластический, может, по физике, сложнее. Но из-за настырности, присущей туркмену, он работает, будто камень точит. С Урматкан мне проще: она пластически очень подвижна. Она предлагает много сама. Ведь моя задача, чтобы пластика помогала тексту. Чтобы не получалось: текст льется, а пластика мешает, не соединяется. С Урматкан мне в этом плане легче, я считаю ее на сегодняшний день

    лучшей актрисой из всех с кем я работала. А я работала и в немецком театре, и в театре "АРТиШОК". Урматкан меня чувствует, понимает.

    - "Пластика должна помогать тексту". То есть, работая для драмы, вы имеете в виду и текст?

    - Безусловно. Режиссер задает мелодику языка, выстраивает и ее, а не только действие. Тут ему надо, чтобы актер говорил йа-а, йа-а, йа-а, - заунывно тянет, - или чтобы было рвано! Рвано! Рвано! - рубит отрывисто. - Эта мелодика - как музыка, она подсказывает, какое должно быть движение. Но иногда режиссеру нужно, чтобы движение не подчинялось мелодике языка, а наоборот, было в контрасте. Всегда по-разному.

    - Урматкан играет на родном кыргызском, Анна - на родном туркменском. Вы только слушаете мелодику или вникаете в смысл?

    - Ну, во-первых, я по национальности татарка и живу в Казахстане - это база тюркоязычная. Я понимаю смысл. Потом сюжет трагедии известен, зритель, даже не зная языка, догадается по мелодии, по настроению, о чем идет речь. Допустим, у Анна его Ясон, как тряпка становится перед этой Главкой, заи-и-скивает, - пропела сладко, - и это сразу всем понятно, и пластика раболепная делается. Или когда Урматкан начинает гортанно: "А-а-а! Я - Медея-а-а!" Это уже музыка, уже образ. И публика понимает: с Медеей что-то страшное происходит, она, видимо, превращается в какого-то демона. И зритель уже сам дорисовывает этот образ в воображении. И моя задача - в пластике все это сутрировать, чтобы зрителю действительно стало страшно. В уличном спектакле границ, рамок нет, нет оркестровой ямы, рампы, отделяющей зрителя. Он может встать везде. И тут уже нужно смотреть, чтобы фигура актера была объемной с разных сторон, а не плоской аппликацией.

    - Ставить спектакль под открытым небом гораздо сложнее?

    - Да. Сложнее и актерам. Когда ты говоришь тихо, - не слышно, подачу делаешь - все равно звук уходит. Здесь пространство - во какое! Не можешь и создать напряжение - паузой, взмахом ресниц, взглядом, как это возможно в помещении. 50 процентов успеха спектакля - освещение. А здесь как создашь атмосферу? Трава, деревья - твоя атмосфера. Свет тебе не может ничем помочь. И актер берет эту задачу на себя.

    - Гульмира, что бы вам хотелось добавить?

    - Почему еще мне нравится работать с Овлякули. Потому что его спектакли всегда вытаскивают кишки наружу. Я это так называю. Многие актеры - у нас в Алматы бывало такое - неделю-две поработают и отказываются. Не могут. Их физика не может, что их потрошат и вытаскивают нутро наружу. Они ломаются. У каждого актера на пятой репетиции - у каждого! - происходит сопротивление материала: "Я не могу, я - все!".

    - Именно в работе с Овлякули?

    - Со всеми. У Овлякули все еще мощнее, с ним у исполнителей еще раньше это, наверное, происходит. Он сразу, с первой репетиции все наружу вытаскивает, все в экстриме, в максимуме, не уходить в эмоцию. Мне нравится, что он всегда работает с пластикой. "Овлякули, - спрашиваю, - зачем вам хореограф, вы так хорошо всю пластику показываете?" - "Нет-нет-нет, Гульмирочка, я накидаю, а ты сделаешь цветочки!" - смеется. - Ну это значит, что я усилю это все. Технически покажу, как лучше перейти на пол, сделать поддержку, как лучше, мощнее будет смотреться. С Овлякули интересно работать, потому что он через себя, как любой режиссер, все это протаскивает, и сам замечательно показывает все пластически. И если актеры хорошие, то они берут этот материал, и он им дает очень большой профессиональный рост. Я не люблю академические спектакли. Когда стоят и декламируют. Это сопли, извините за выражение. Люблю, чтобы все было натурально.

    - Это Овлякули удается.

    - Да, ему удается.

    А недавно я сыграл Гамлета

    Анна МЕЛЕ (Ашхабад), исполнитель роли Ясона

    - Мы с Овлякули Ходжакули давно мечтали опять сделать мобильный спектакль. И воспользовались возможностью собраться летом в Бишкеке. "Медея" - это, как всегда, "Овлякулинское" образное прочтение.

    - А почему выбрали "Медею"?

    - Овлякули сказал, у него такое чувство, что эта вещь именно для нас с Урматкан, хорошо бы поставить. Мы с ней очень хотели сделать. Это такой серьезный, весомый материал. Вечный. Это - импровизационный спектакль. Без рамок. Очень хорошо для актеров, когда есть разноплановость. Это и физическая подготовка, и голосовая - требований много. Для такого спектакля актеру постоянно надо быть в форме.

    - "Медея" идет без музыки в традиционном понимании. Но как необыкновенно звучит!

    - Музыка голосовая. На нерве, на интонации. На высоких, низких тонах, на разговорах, как бы оперном пении...

    - А обрывки песен, мелодий откуда?

    - Они все народные, центральноазиатская основа - и кыргызские, и туркменские, и узбекские.

    - Анна, вы определили: это спектакль яркий, грубый, предназначенный для исполнения на улице...

    - Да, да, да. "Медея" сделана ярким и грубым мазком. Даже эта неестественная, распевная декламация: "Говори!" - произносит торжественно.

    - Это вам близко?

    - Это интересно!

    - Древнегреческая, римская трагедия - довольно плотно населены: разные персонажи, хор. А вы делаете...

    - ...очень просто, да. Это в первую очередь режиссера Овлякули заслуга. Наш театр - это лаконично, интересно, легкая форма.

    - Овлякули осуществляет постановки здесь и там. Он не считается режиссером вашего театра - "Awara" - (Скиталец)?

    - Считается режиссером "Awara". Мы вместе создали этот театр 10 лет назад в Ашхабаде, я и Овлякули. Нам помогал сценограф Бердигулы Амансахатов. "Медея" посвящена юбилею театра.

    - "Awara" у вас появился в "доурматкановские" времена?

    - Да, театр мы открыли в мае, а вместе с Урматкан мы живем с октября. Наша семья - как бы театр.

    - Согласитесь, "Медея" не самый удачный выбор для юбилея благополучной семейной жизни.

    - Стиль постановки как бы иронический, - улыбается. - Актеры играют, будто иронизируя над героями, - шутки, хохмы...

    - Анна, ведь ваша творческая команда тяготеет к античной драме?

    - К классической. Классика - очень серьезный, глобальный материал, в нем можно много копаться, много взять для себя.

    - Последний раз в Бишкеке вас видели Эдипом. После него роли были?

    - Да, недавно по проекту французского фестиваля "Пассаж" нам с Овлякули дали возможность поставить шекспировского "Гамлета". Это моноспектакль. Мы почти два месяца работали в Швейцарии, в Лозанне, потом играли на фестивалях "Пассажа" в Швейцарии, Люксембурге и во французском городе Нанси. Там состоялась премьера "Гамлета" и четыре спектакля "Лира". Специально для этого в центре Нанси на площади построили деревянный театр "Глобус" - копию шекспировского, но втрое уменьшенную. Он вмещал где-то 250 зрителей. Места были в три яруса, амфитеатром.

    - "Глобус" возвели специально для вас?

    - Да, специально для меня.

    - Там шел ваш тот самый "Лир", знаменитый моноспектакль в постановке Овлякули Ходжакули, которым открылся театр "Awara"? И который побывал в 19 странах мира, на множестве театральных фестивалей, в том числе шекспировских, удостоен престижных наград?

    - Да, всем известный "Лир", - улыбается. - И тем не менее есть у него еще приглашения на будущие годы - в Польшу, Францию, Англию, Румынию. А скоро везу его в Хорватию, на фестиваль.

    - А принца Датского вы ведь давно мечтали сыграть?

    - Да, да, давно мечтал. Мне очень нравится наш "Гамлет". Но надо его еще обкатать - работать, играть. Спектакль ведь - живое существо, мне хочется еще его согреть. Чтобы был более весомым.

    - К нам его привезете?

    - У меня хорошие, тесные связи с Кыргызстаном. Здесь каждый год проводятся фестивали. Так что привезем обязательно.    

    Я гонюсь за ним

    Урматкан Алим-Меле (Ашхабад), исполнительница роли Медеи

    - Урматкан, я не решилась подойти к вам вчера до репетиции: вы были задумчивой, с бумажками в руках, с ролью, наверное.

    - Эти бумажки всегда рядом. Когда брошу, кажется, чего-то не хватает.

    - Роли рядом, пока не сыграете спектакль?

    - Нет, всегда. Мы их сохраняем дома. Что-то забудешь, можно перелистать. Перед прогоном, например. Через месяц надо играть, все равно прогон делаем. Всегда готовимся. И роль всегда рядом.

    - В отличие от детей. Сейчас вы свою троицу оставили на попечении родственников, а роли бросать не можете. Как крошек близнецов до недавнего времени.

    - Да, - смеется. - Знаете, перед спектаклем мы с мужем, с АннаI три дня места себе не находим. Играть спектакль - будто рожать. Овлякули в прошлом году сказал, что "Медею" будем играть, с этого дня уже процесс идет, идет.

    - Роль в вас как будто зреет?

    - Зреет, да, да. Годами можем ходить, а найдем время, соберемся, быстро сделаем и разбегаемся.

    - Что скажете о "Медее"?

    - Балуемся мы, разыгрываем трагедию этой женщины. Она искала любовь, всегда ждала. Все для Ясона. Она верит этой любви, она рада обмануться. Стержень жизни - любовь. Медея приносит ей жертвы. Даже кровью пачкает свои руки. В итоге никому она не нужна. Говорит о Ясоне: "Он даже детей моих оставляет!" И она мстит себе. И прощается с этим миром, с любовью. Она уходит разочарованная.

    - Урматкан, только что на спектакле вы такое выделывали своим голосом, другой бы уже его сорвал! А у вас даже хрипотцы не слышно.

    - Ну, это техника, - засмеялась. - Ведь Овлякули Ходжакулиев для нас не только режиссер. Он работает с нами, как с вокалистами, и дыхание ставит, и как надо говорить, как это, как то. Он четко знает, чего хочет. И нас к этому готовит до самой премьеры.

    - А после премьеры?

    - Продолжаем работать. Режиссер он - чудо! С ним мое творчество очень связано. Я благодарю судьбу, что встретила этого человека. Я гонюсь за ним и всю жизнь, наверное, буду гнаться. У него очень многому учишься, он мастерство твое обогащает. Когда с ним работаешь, понимаешь, что многого не знаешь. В первый день работы с ним я сказала, что мне надо поступать на первый курс. Мы учимся на репетициях.

    - "Эдип" у вас с Овлякули был один. "Медея" - совершенно другая. Когда вы беретесь за новую роль у этого режиссера, никогда не знаете, что из этого выйдет?

    - Нет! Не-е-ет, вот именно не знаем! Мы приходим, как будто младенцы в пеленках, не представляя, что он будет с нами делать. Он не любит много говорить, он все показывает. Он - без-граничен, не-предсказуем.

    - Овлякули сказал перед "Медеей", что вы сдаете экзамен. Сдали прекрасно. Теперь ждете суда режиссера?

    - Да. Да. Сейчас пойдем, перед судом будем отвечать, - со смехом, но видно: волнуется. - Я не знаю, что он сейчас скажет. Даже разговаривать с ним боюсь. Он очень жестко может сказать. Например: "Почему здесь вот так? В каком смысле?" Вчера, например, репетиция идет. Мы очень зажатые, не можем общаться со зрителями, не можем импровизировать. Он убрал мое яйцо. (Необходимое для роли. - Авт.) Я в шоке! Я забыла, где мы, забыла свои слова. Это он мне показал, что я неправильно работаю. Потому что я - неживая, не контролирую себя. Я воплощаюсь на сто процентов, это нельзя. Актриса должна быть очень трезвой, ясно мыслить. А здесь я все забыла, минуту, наверное, молчала. Растерялась. Он поставил меня перед фактом.

    - Зато, наверное, с таким режиссером вы всегда в форме?

    - Я - да! Я могу три-четыре года не работать, но всегда знаю, - однажды Овлякули скажет: "Урмат, давай соберемся, здесь что-то такое есть". Когда я не готова, для меня это катастрофа!

    - Не готовы?! Даже после декретного отпуска вы не потеряли форму.

    - Спасибо, - улыбнулась.

    Фото Владимира ВОРОНИНА.

    Зоя ИСМАТУЛИНА.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/19692/