“Ангел–спаситель” и его ассистентка

    Удивительная это операционная: рядом с медицинскими инструментами и склянками — тиски. Под ногами образчик концептуального искусства: на электроплитке миска с водой, а в ней миниатюрный утюжок в пол-ладони. Главное лицо — Таалайбек Усубалиев в ослепительно белом халате. А кругом висят и стоят картины. Таалай — художник. И единственный в республике профессиональный реставратор. Сейчас у него “чуйковский период”.
    Недавно галерея “Курама–арт” решила показать не выставлявшиеся ранее полотна одного из основоположников кыргызской живописи. Но в Национальном музее работы не выдали: они нуждались в реставрации. Так к мастеру “на поправку” попала целая мини-коллекция, восемь холстов Семена Афанасьевича Чуйкова.
    В горячую пору Таалайбеку иногда помогает жена. Сегодня Айгуль здесь. Они колдуют над столом, где лежит большое полотно с подходящим случаю названием “От старого к новому”. Кое–где краска потрескалась, местами отстает, а то и вовсе облупилась. На поверхности белеют “пластыри”.
    — Когда картины привезли, на них страшно было смотреть. Я сразу развел специальный клей, медово–осетровый, и мы укрепили осыпающиеся участки на всех восьми, — объясняет мэтр.
    Для этого клей нанесли на живопись, сверху накрыли папиросной бумагой, чтобы держала. Когда состав проникнет в красочный слой и схватится, наклейку снимут. Но в реставрации масса “мелочей”, от которых зависит судьба произведения. Так, клей для этой операции берется помягче, трехпроцентный.
    — Видите, он легко отходит, — отогнул Таалай полупрозрачный уголок бумаги. — Клей покрепче брать опасно: прилипнет, и вместе с бумагой можно содрать краску.
    Но прежде чем “лечить” картины, обследовали, поставили “диагноз”, завели на каждую “медицинскую карточку”.
    — Чтобы видно было, в каком состоянии мы приняли работу, в каком возвратили музею.
    Айгуль показывает результаты осмотра полотен. Данные о тыльной стороне: какой подрамник, “кромка узкая, ветхая”, какие подписи. О лицевой стороне: какой грунт, “красочный слой утрачен по периметру” и тоже какие надписи…
    Каждая “история болезни” снабжается фотоснимками: вещь до реставрации и после каждого этапа работы. Укрепили краски — щелк! продублировали кромки — щелк! и так весь процесс. Для наглядности хозяин достает документы шести музейных полотен, что отреставрировал до чуйковских. Кладет на стол черно–белый снимок.
    — Картина русского художника XIX века Платонова “Девочка с горошком”. Это фрагмент, только лицо. До реставрации…
    Я ахнула: бабушка! Сеть трещин состарила живопись, как лицо живого человека.
    Он по одному выкладывает фотоснимки, как шла “поправка”. И видно, как “затягиваются раны”, свежеют краски. На последнем (крупно!) волшебно помолодевшая “старушка” — глазастое, нежное детское личико.
    Из чуйковских почти готов небольшой “Портрет Ашубаева”. Никаких повреждений, только вьются на живописном слое легкие неровности — след былых трещин, кракелюр, по–научному.
    — Таалай, как вы избавляетесь от трещин, ведь их вздыбленные края не замажешь?
    — А вот как, — макает кисть в клей и смачивает потрескавшийся участок. Айгуль втягивает тот же “чудо–бальзам” в медицинский шприц и медленно вводит под красочный слой. “Осторожно, осторо–о–о–жно…” — Он не сводит глаз с иглы. — Теперь сюда. — Новая инъекция. — И сюда… Команды тихие, и впрямь операционная. Место, напоенное клеем, покрывают куском пластикового мешка, как показалось. “Миколентная бумага, вернее даже пленочка”, — уточняет реставратор и выуживает из воды утюжок–игрушечку. Значит, “инсталляция” — для дела! Пробует ладонью: “В самый раз…”.
    Стола не хватает, мал. Подкладывает с “изнанки” картины дощечку: “Иначе холст провиснет, можно повредить красочный слой” — и легонько, почти на весу, проглаживает покрытие: “Чтобы краска пропиталась клеем, распарка идет. Пленка держит тепло”.
    — Банный эффект, — дополняет “ассистентка”.
    Вздыбленные, окаменевшие края трещины понемногу смягчаются, опускаются. Операцию повторят несколько раз.
    — Главное, чтобы не получилось нахлеста — чтобы края кракелюра друг на друга не наложились. Аккуратно сажаем…
    — Потом положим под пресс, — не забыла жена.
    Понимают они друг друга с полувзгляда. Кстати, профессия Айгуль далека от искусства. К делу мужа она присматривалась еще с Питера, с тех пор как поженились студентами–первокурсниками.
    — Наблюдала, как я работаю, даже бывала у нас в Академии художеств СССР, когда шла реставрация. Опыта набралась.
    Старший сын у них за фотографа.
    — Но к реставрации допускаю только супругу. Мне кажется, это чисто женское занятие, очень кропотливое.
    — Тонкое, — добавляет помощница. — Сам процесс очень интересный. Сколько радости, когда на глазах произведение оживает, сияет…
    И просияла сама.
    — Я ей говорю: хотела стать медиком, стала, — улыбается и Таалай. — Только не людей, картины спасаешь.
    По его словам, работают они “параллельно”.
    — Айгуль — описать сохранность, укрепить под моим руководством. А, скажем, восстановить красочный слой — это уже я: цвет, рисунок я лучше чувствую. Вот тонировку на “Портрете Ашубаева” буду сам делать.
    Покосился на холст.
    — Едва увидев этот портрет, я сказал: “По–моему, это не Чуйков”, — (засмеялся). — Ну не похоже на его манеру! Разве что подпись. И то синей краской. Профессиональные художники стараются попасть по тону, по цвету. И Чуйков никогда тоненькой кисточкой не писал, более цельно кистью лепил. А это даже если и его рука, то скорее заказ, с фотографии.
    Да, весьма нетипично для мастера, написавшего знаменитую “Дочь Советской Киргизии”: почти черный фон, уплощенный персонаж застыл строго анфас.
    По музейным документам — это Чуйков. Но мало ли бывает ошибок? Он вспоминает скандальную историю, когда известный западный эксперт на аукционе определил полотна как принадлежащие кисти Терборха и Питера Класа. Оказалось, копии.
    — Те же краски, тот же холст, но писали ученики…
    А Чуйков подбрасывает новые загадки. Кто перетянул на меньшие подрамники две работы — сам художник или кто–то другой? И зачем? От этого у холста “От старого к новому” даже композиция нарушилась.
    Автор никогда сознательно не испортит свое произведение. А из–за беспечности или спешки — сплошь и рядом.
    — Подрамник, скажем, должен быть с крестовиной и особыми клинками по краям. С их помощью холст натягивают тихонечко. Сегодня подрамники делают без них, “глухие”. Холст натягивается намертво. Результат — краска трескается. И чуйковские работы были на подрамниках “хуже некуда”.
    — Почему не соблюдается технология?
    — Дерево нынче в цене, подрамник с крестовиной обошелся бы дороже, там свои тонкости. Нынешние, глухие подрамники столяру смастерить проще.
    Пришлось реставратору отрываться от дела и самому сколачивать “правильные” подрамники.
    Выходит, автор, пренебрегая технологией, сам программирует свое детище на быстрое разрушение. Почему пожухло, осыпается полотно “От старого к новому”? Оно написано без грунта.
    — А назначение грунта — держать живопись, сцеплять краски с основой, — поясняет Таалайбек.
    Они упрочат краски реставрационным грунтом — белилами, растертыми с клеем, точь-в-точь сметана.
    Узеньким ножом мастихином Айгуль кладет “сметану” в щербинку на красочном слое. Излишек тщательно собирает обычной винной пробкой — голь на выдумки хитра! — разглаживает поверхность. Надо учесть и усадку грунта, и то, что он изменит цвет. Операция тоже повторится не раз. Зато краска вокруг уже не отлетит.
    — Видите на холсте вертикальные изломы? — вдруг спрашивает художник. — О чем они говорят?
    — Его сворачивали? — предполагаю я.
    — Вот–вот, видимо, снимали, в рулоне держали. Об этом свидетельствует характер кракелюр. Те, что появляются со временем, обычно сетчатые или радиальные. А на этом фото — “Оливковые деревья” Александра Иванова. Снято до того, как я отреставрировал.
    — Что это за светлая полоса посередине?
    — Работа, видимо, стояла на торце и на нее что–то капало. Даже на тыльную сторону прошло, — показывает другой снимок, — разъело краску. Пришлось восстанавливать тоненькой кисточкой.
    По возможности он следит за новинками в своей области. Побывав летом в Париже как художник, он наведался в Лувр.
    — Это была основная задача поездки — увидеть современное оборудование реставрационного центра. Мне так повезло: там — раз! — и подарили мне этот каталог! На четырех языках. Но русского текста нет, — сокрушенно вздыхает. — Надо искать, кто переведет. Инструменты и приборы в каталоге — последнее слово реставраторской науки. В инфракрасных лучах этой лампы можно увидеть неровности лака, — листает фолиант. — Смотрите, какие утюги, смотрите! Их ставят на нужную температуру. Мне сказали, можно все заказать, надо только деньги перечислить. Найти бы спонсора, — произносит еле слышно.
    Сам он продлевает век картинам Национального музея изобразительных искусств бесплатно: “Жалко, пропадают, а у музея нет средств”. Даже материалы Таалай покупает на свои деньги.
    После Академии художеств он недолго заведовал реставрационной мастерской музея. Что за работа, когда ни условий, ни материалов? Но в прошлом году, когда украли, а потом подкинули в музей две картины русских авангардистов, Фалька и Лентулова, он добровольно отреставрировал “подкидышей”. Потом врачевал еще четыре полотна из фондов музея. “Ангел–спаситель” намерен привести в порядок всю живопись в Национальном музее. Хотя и понимает: жизни не хватит. А может, с супероборудованием и успел бы?
    — Таалай, наверное, диковины из каталога стоят жутко дорого…
    — Да, особенно рентгеновский аппарат, позволяющий увидеть, что находится в нижнем слое картин. Мне он очень нужен. Когда изучали работы Рембрандта, именно рентгенограмма показала, что в тенях он писал более тонко, а освещенные места — очень пастозно. В Питере мы для эксперимента снимали верхний живописный слой на иконах. Не шедеврах, а тех, что испортить не страшно. Снимаем слой, а там — другой, третий! Рентгенограмму посмотрели и решили: оставить вторую живопись, она была интереснее. Вообще реставрация — захватывающая вещь! Жаль, что у нас государство этим не интересуется…
    — В Лувре я все время спрашивал: а это что? А это? У меня ведь все инструменты не специальные, медицинские. Вот, правда, для реставрации — лампа дневного света с увеличительным стеклом, — согнул суставчатую ногу лампы, наклонил ее плоскую лучезарную “голову”. И в толстенном стекле лупы диаметром с футбольный мяч необычайно крупно, рельефно проступила поверхность картины…
    Зоя ИСМАТУЛИНА.
    Фото Владимира ВОРОНИНА.
    P.S. Сейчас в Национальном музее изобразительных искусств экспонируются шесть работ, которые Таалайбек Усубалиев отреставрировал первыми. А в конце декабря он планирует открыть выставку полотен Чуйкова.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/16363/