И красной нитью — Пушкин

    Скромность, конечно, украшает человека, но не до такой же степени. Шейман прямо руками на меня замахал, когда я по телефону попросила о встрече. «Хватит, голубушка, недавно интервью брали, сколько можно?». Так и вижу, как он сидит в своем заставленном шкафами кабинете над очередной статьей и отмахивается от моего голоса, как от мухи.
    Признаюсь, эти строчки я написала за пять минут до звонка Льву Аврумовичу. Потому что знаю его четверть века и могу заранее предсказать почти любую реакцию. Расчет оказался верным. Когда он испуганно закричал в трубку: “Нет, нет, нет, никаких статей больше!”, я расхохоталась и зачитала ему начало будущего материала. Шейман понял, что не отобьется, и сдался. Договорились, что приду к нему домой в неприсутственный день, когда ему не надо на службу, мы попьем чайку и поговорим.
    Чтобы корреспондентов всегда так встречали! На столе — фирменный непочатый молдавский коньяк “Белый аист” в золотистой сетке, минералка, конфеты и печенье в вазочке, приборы, салфетки. Лев Аврумович человек непьющий, и вино годами стоит у него в шкафу и извлекается на свет в особых случаях. А случай особый…
    Ровно 80 лет назад, 7 июня 1924 года, в интеллигентной семье педагога Аврума Шеймана и его жены — библиотечного работника Галины родился мальчик. Ему дали гордое имя Лев, а дома ласково звали Леня.
    Дело было в Одессе, и этот город много значил в жизни будущего ученого. Сюда годами возили его на лечение из молдавского городка Балты, куда семья переехала вскорости после рождения ребенка. Здесь он готовился поступать в университет (помешала война). В одесском лекционном бюро молодой Шейман считался одним из лучших лекторов.
    Родина началась с колыбельной
    Итак, Балты. Отец преподавал в школе физику и математику, мама заведовала библиотекой. Ничего удивительного в том, что Леня научился читать в три года. Детскую книжку, которую читала ему мама, он без конца листал сам, и первое слово, звучание которого совпало в его сознании с написанием, было слово “ведь”. На всю жизнь запомнил.
    И, конечно, не могло обойтись без Пушкина. (Александр Сергеевич родился 6 июня, а Лев Аврумович — седьмого. След в след.) Его слово витало над мальчиком с рождения. Мама пела три колыбельные — на украинском “Маты сына колыхала…”, “Колыбельную” Моцарта на идише: “Шлаф, май тойер кинд” и “Буря мглою небо кроет…” на русском. В доме у дедушки Герша (он был религиозным человеком) и бабушки Ханы (она подтрунивала над мужем и мешала ему молиться) завелась светская книжка. Пушкин. Издательство Вольфа с 35 картинками художника Симонова, 1900 год. И эту книжку Леня уже не выпускал из рук. К тому же отец, в котором любовь к точным наукам гармонизировалась тяготением к лирике (он сам писал неплохие стихи, эпиграммы), задавал подросшему сыну учить наизусть большие отрывки из “Руслана и Людмилы”,“Медного всадника”, “Евгения Онегина”.
    Но Пушкина читали в детстве все, а литературоведами и исследователями его творчества стали единицы. Между чтением наизусть и созданием научных трудов — дистанция огромного размера. С чего-то это должно было начаться?
    В 6 классе учительница (ее имя Лев Аврумович, конечно, помнит, но не называет — благородно воспитан) ошиблась, сказав, что в “Капитанской дочке” Емельян Пугачев называет себя Лжедимитрием. Леня заволновался и стал тактично намекать — Петром Третьим. Учительница упорствовала в своем заблуждении. На другой день ученик зачитал отрывок из повести, подтверждавший его правоту. А вообще педагоги были прекрасными. Александра Владимировна Турчаловская (судя по манерам, принадлежавшая к дворянскому роду), поляк Леонтий Осипович Плотницкий. Благодаря Александре Владимировне русское произношение у Лени стало абсолютно чистым, без малейшего одесского акцента.
    Не следует думать, что в доме рос маленький книжный червь. Несмотря на тяжелое заболевание — туберкулез позвоночника, — ребенок был живым, подвижным, играл в футбол и даже был вратарем. А летом родители везли его в Одессу к лучшим врачам, подолгу приходилось лежать в санаториях. Кто через такое прошел, тот знает — лучше всего помогали забыть о болезни книги.
    1937 год прошел под знаком Пушкина. Тогда торжественно отмечали не только дни рождения классиков, но и траурные даты. Из Одессы в Балту приехали университетские лекторы, в том числе профессор Сербский. Отец Лени лекцией был страшно разочарован — он знал все критические статьи Белинского и ждал, что приехавшие светила проанализируют хотя бы одно произведение Александра Сергеевича. И не дождался. Но что Аврума Гершевича покоробило — профессор привел цитату не по каноническому тексту оды “Вольность”, а по спискам, ходившим среди сосланных декабристов. Леня это запомнил.
    «Все во мне уместилось, улеглось, умостилось…»
    Хорошее было детство и отрочество — до поры до времени. Но в стране уже происходило что-то. И это что-то не миновало семью провинциальных интеллигентов. Карающая рука сталинского кривосудия настигла скромного учителя Аврума Шеймана. 31 марта 1938 года за ним пришли. Следователь — отец одной из учениц — вел себя стеснительно. Подошел к полкам, увидел книгу Лиона Фейхтвангера “Москва 1937” и сказал: не рекомендовано. (Фейхтвангер, посетивший СССР и очарованный Сталиным, все-таки привел в книге сравнения с процессами троцкистско-зиновьевских двурушников и первым ввел понятие культа личности.) Но обыск делать не стали. Забрали отца, увели. Дали десять лет без права переписки за контрреволюционную деятельность. Тогда еще не знали, что эта формулировка обозначала расстрел. Аврума Шеймана расстреляли в апреле того же года. А жена и сын еще много лет писали письма во все инстанции — сотни писем. Надеялись. В 1956 году, после ХХ съезда КПСС, им ответили: все верно, приговор оставить в силе. В 58-м посмертно реабилитировали. В 1992 удалось получить из архивов выписки судов. В них была указана фальшивая дата: “умер в 1943 году”.
    Леня лежал в санатории под Одессой. В ночь на 22 июня 1941 года небольшая бомбежка была даже здесь. Немецкий самолет подбили, он сел на поле возле санатория. Сосед по палате, мальчик из приволжских немцев, сказал: “Es ist schon Krieg”. Это уже война.
    Выбирались с мамой в тыл, взяв самое необходимое. Главное для нее было — спасти документы и фотографии. Еще почему-то взяла с собой облигации советских займов. Зимой в Сальской степи загорелся грузовик, и мама, кинувшись в горящую машину, спасла семейные реликвии. Они и сейчас у Льва Аврумовича хранятся в трех толстенных фотоальбомах.
    31 декабря 1941 года Леня с мамой добрались до Перми. Их приютили родственники. А многих из близких, оставшихся в родных местах, фашисты согнали в село Доманевку, в бараки, и сожгли в сарае, облив его бензином.
    Альма–матер
    В Пермь приехал больной, в корсете. Нужно было лечиться и учиться. Тамошний университет славился своей научной школой. Студентам читали курс “История эстетических учений — от Аристотеля до Гегеля”. Был семинар по Пушкину. Декан филологического факультета Борис Павлович Городецкий звал студентов по имени-отчеству. Лев Аврумович впервые услышал свое взрослое имя из уст педагога — это обязывало. Написал доклад “Эстетические воззрения поэтов-декабристов”, он разросся в сообщение на студенческом научном кружке. С Диной Клементьевной Мотольской, любимым преподавателем, сделал содоклад по “Медному всаднику”… В Шеймане рос пушкинист.
    Почему так подробно о детстве и юности? А интересно. Работа в Кыргызстане, успехи и достижения — это более известная часть жизни большого ученого. Каким он был в детстве, как формировался — тэрра инкогнита для многих, кто искренне любит и почитает Льва Шеймана.
    Полвека в стране гор
    В Киргизию приехал в 1951 под честное слово заведующего отделом кадров Министерства просвещения Ясына Мусахунова. Кандидатов наук тогда во Фрунзе было раз-два и обчелся. А у Шеймана справка — диссертация принята к защите в Ленинградском университете.
    Аспирантуру заочно окончил в Одесском университете, защищался в Ленинграде.1952 год. Сталин жив. Все члены антифашистского комитета ждут расстрела. А тут фамилия Шейман. Декан Пермского университета приехал на защиту, привез отзывы тамошних ученых, характеристику из Одесского лекционного бюро, где Лев Шейман читал по санаториям по 20 лекций в месяц: Пушкин, Алексей Толстой, живой Белинский, образ Сталина, Илья Эренбург — публицист. Такие были темы. Защитился успешно, что можно было считать чудом, учитывая пятую графу соискателя.
    За полсотни с лишним лет в Кыргызстане сделано так много, что для подробного перечисления не хватит всей газеты. Назовем главное. Бессменное заведование сектором русского языка и литературы в НИИ педагогики (сейчас академия педнаук). Параллельно — и тоже бессменно — бюллетень, затем журнал “Русский язык и литература в киргизской школе” (сейчас — “…в школах Кыргызстана”). Трудно перечислить учеников — а ими считают себя не только те, чьей научной работой руководил Лев Аврумович. Ученые труды: “Пушкин и киргизы” (1963 г.), “Кыргызы, казахи и другие народы Востока в мире Пушкина” (в соавторстве с Гульджигитом Соронкуловым — 1996, 1997, 2004). “Пушкин и его современники. Восток — Запад” (в том же соавторстве, 2000). Трилогия представлена на соискание Государственной премии КР.
    По официальной специальности — “Основы методики преподавания русского языка и литературы в киргизской школе” (и любой другой инонациональной и иноэтнической школе) — 1981–1982 гг. Учебник для 9 класса — переиздавался с 1961 по 1990 год. Серебряная медаль ВДНХ СССР. Сейчас готов новый, переработанный вариант. Доктор педагогических наук, профессор, академик Российской академии педагогических и социальных наук, заслуженный учитель Кыргызстана. Отечественные награды: медаль “Даўк” (1999), орден “Данакер” (2003), российский орден Дружбы (2004) — в честь 80-летия и за огромные заслуги перед русской культурой. Указ подписал президент Владимир Путин.
    Невозможно уместить в одну публикацию и тысячную долю того, что хочется рассказать о человеке, которого глубоко уважаешь и сердечно любишь. Но ведь будут и другие его юбилеи. Пошаливает сердце, оно за жизнь скопило столько любви и боли. Трудновато ходить, а машину шефы из еврейского общества не всегда могут прислать. Но память великолепная, голова работает, как надежная машина — куда там компьютеру. А в глазах — детский свет истинного художника, интерес к жизни во всех ее проявлениях. А из уст — стихи, цитаты, имена — сплошным потоком, в котором через час беседы тонет и литературно закаленный человек…
    Таких людей не бывает. А он есть. Нам крупно повезло.
    Рина Приживойт.
    Фото Владимира Пирогова и из архива Л. Шеймана.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/7005/