Ольга Жижерина: Дремать не дают зрители

    — Вышла на сцену — и началось единоборство с залом. Перед тобой львиная пасть, которая может тебя заглотить, и ты должна бороться, чтобы этого не случилось, — так полушутя вспоминает Ольга Жижерина свой первый сольный концерт.
    — Как прошло единоборство?
    — Думаю, успешно, потому что у меня после этого состоялся ряд концертов. Вдруг стали появляться заметки в газетах, я замелькала по ТВ…
    К тому времени у Ольги был солидный опыт “укрощения львов” — ее, солистку Кыргызского театра оперы и балета, публика знала как исполнительницу ведущих партий сопранового репертуара.
    — Самое интересное — после сольного дебюта меня пригласили в салон Стрельниковых, это бишкекские ювелиры. Там я встретила наших известных скрипачей, флейтистов, виолончелистов, гитаристов… Стали проводиться вечера. Хозяева салона — поклонники классической музыки. Неожиданно я попала в эту творческую атмосферу именно в тот момент, когда интерес к серьезной музыке в Киргизии резко упал, и мы, артисты, остались никому не нужными. А доктор Акрамов? Он поддержал классику в КР, когда кризис совсем охватил театр. На акрамовские концерты — бесплатные, на высоком уровне! — стекается столько публики, театр ломится. Ведь людей тянет к классике.
    И многие ждут выступления Жижериной — не народной, не заслуженной, “просто” любимой певицы. На одном из вечеров в присутствии сотрудников Российского посольства, когда она была особенно в ударе, Эрнст Хашимович Акрамов предложил ходатайствовать перед правительством РФ, чтобы ей дали звание заслуженной артистки России.
    В детстве Олю не заставляли долбить этюды на фортепиано: она занималась с упоением, часами, играла, подпевая себе, ее обступали музыкальные образы. “Могла ночью, поспав часа два, сесть за клавиши”.
    В другой семье нарушительницу ночного покоя призвали бы к порядку. Но только не в этой.
    — Папа, не зная нот, на скрипке играл, великолепно, темпераментно, выдавал такие кадрили, краковяки, “Коробушку” — все народное. Человек он был необыкновенный.
    Николай Петрович работал директором школы в их селе Дмитриевка Кантского района.
    — Самородок. Эрудит. У нас была большая библиотека. Историк, он заменял, когда надо, учителей математики и литературы. Оборудовал в школе прекрасный кабинет химии, где проводил ночи за опытами. С удовольствием делился находками на уроках, ухитряясь соединять химию с историей.
    Он был заводилой. Создал в школе оркестр народных инструментов, который путешествовал по республике. В него входил и домашний оркестр: мама Оли, географ, которая преподавала еще и биологию, зоологию, рисование, играла на гитаре, все трое детей — кто на чем: сыновья заменяли друг друга на баяне, гитаре, балалайке, мандолине, младшая, Оля — на фортепиано. В доме постоянно готовились спектакли школьного театра. Было всегда весело.
    — Папы нет уже 18 лет. Односельчане с таким теплом вспоминают его, говорят, что это была не школа, а сказка. Мама в свои 85 лет все еще хорошо поет, украинцы — она украинка — голосистые. Удивляюсь, у нее до сих пор голос свежий! Отношение к людям у родителей было настолько чистым, доброжелательным, искренним, у нас был не дом, а приходская церковь: люди шли к ним со своими проблемами…
    В семейном гнезде собираются поныне. Число певцов, музыкантов увеличилось — прибавились внуки.
    — Все позаканчивали музыкальную школу, но нет уже того задора, который был у папы…
    Она училась в Куренкеевке на хоро–дирижерском, у Семена Романовича Файнштейна, когда один из педагогов сказал: “Оля, у тебя хороший голос светло–зеленого тембра. Для меня это самый красивый тембр”.
    — Как я не умерла в тот момент, не знаю.
    — От счастья?
    — Да. От счастья. В училище, когда я слышала чье–то пение, забывала об уроке, стояла в коридоре и слушала этот голос. Я же не знала, что у меня тоже есть голос! Когда я приехала домой, там подумали, что что–то случилось: на мне лица не было, глаза то в кучку, то врозь. Я сказала маме, что буду поступать на вокальное.
    Год она занималась частным образом у Владимира Муковникова, солиста оперы.
    — Он буквально два–три раза со мной позанимался и не знаю, откуда у меня пошел голос — настоящий, хороший, профессиональный. Мой педагог сравнивал его с бархатом.
    Первое время Муковников был ее наставником и в институте искусств.
    — Он, может быть, где–то терял рядом с Минжилкиевым, но по глубине психологических образов был великолепен! Возможно, от него я взяла актерство, уверенность, что, если в пение не вложить душу, это не пение.
    Но уже даже будучи солисткой оперы, она не считала себя певицей! Почему?
    — Всегда есть место для совершенствования. Великая Кабалье как–то сказала, что до сих пор не удовлетворена своими записями. Великая Каллас работала по 12 часов в сутки, добиваясь нужного звучания.
    Любимые свои партии Ольга Николаевна назвать затрудняется, она сравнивает себя с Пикассо, у которого были розовый, голубой и прочие периоды.
    — А у меня — периоды Аиды, Ярославны, Чио–Чио–сан, когда я настолько жила каждой партией и уходила так глубоко при изучении их, обливаясь слезами, приглашая соседей послушать о той бедной, чудной 15–летней девочке из Японии, чтобы они прониклись теми же страданием и страстью. Я настолько жила этим, что здесь уже о любви нет речи.
    Потом были периоды романсов. Сейчас она живет Лермонтовым: “Расстались мы, но твой портрет…”.
    Она постоянно слышит, что ей, как исполнительнице романсов, в нашей стране нет равных. Эти свои любимые лирические миниатюры она включила в большой сольный концерт в честь 60–летия Победы, который намечен на 22 апреля в филармонии. А первое отделение составят песни военных лет.
    — Это моя новая стезя. Песню я научилась петь только сейчас, шла к ней через оперу, романс.
    Забавно, что коллеги, услышав о ее новом увлечении, всерьез забеспокоились: “Смотри, Оля, не падай до уровня песни”.
    — По–настоящему спеть песню — искусство, почти камерное, — убеждена певица. — А тонкостям камерного искусства в Италии учат в академии после консерватории. Я, чтобы овладеть ими, пела в ресторанах, в том числе в корейском — на корейском языке.
    А еще она исполняет песни на армянском, китайском, идише, иврите…
    — А на кыргызском?
    — Конечно! Я же не говорю, что пою и по–русски, это само собой разумеется.
    Как–то один японец выделил ее среди артистов оперного театра и приходил “на Жижерину”. Потом ее пригласили в Японский центр.
    — Я провела там целый вечер, много играла и пела романсы. Японцы не понимали русского, но многие плакали. Когда, по предложению хозяев, я начала петь японские песни, они были в восторге. В моих планах — концерт из песен народов мира. Я всегда стараюсь внести в свои программы что–нибудь новенькое: дремать не дает любовь зрителей.
    Иногда в небольшом кругу она поет блатные песни. “Приблатненные”, — поправляет меня Ольга Николаевна. Чем они привлекают?
    — Это необычайно демократичная песня. В ней столько куража, столько эмоций! Начав их петь, я по–другому посмотрела на романс, добавила в него новых красок. Очень часто так называемые блатные песни написаны от отчаяния. Допустим, “Гоните рублики, купите бублики”. Это же трагическая вещь: девочка идет на зону в дождь, холод босиком и пытается продать свои бублики. Эта песня судьбой рожденная, проверенная временем.
    — В маршрутках по радио “Шансон” звучат такие пошлые блатные песни — слезливая романтизация ворья… Маразм.
    — Да, маразм. Это однодневки, рожденные бездуховностью. Но шелуха есть и будет. Народные частушки, блатные песни где–то переплетаются. Частушки тоже бывают пошленькие. А ведь есть и другие — глубокий смысл, глубокое понимание жизни, глубокие чувства, проникновенность до мозга костей, которая заставляет нас сопереживать, задуматься, на что–то открыть глаза. А шелуха не трогает, только настроение портится. Но настоящее, даже трагическое, поднимает настроение, даже если слезы на глазах. У меня бывают минуты душевной слабости: “Ой, все так ужасно!”. И вдруг услышишь такую песню — Боже мой! И понимаешь, что ты еще счастливый человек и нечего нюни распускать. А мы часто склонны обижаться, потом ходить с камнем на душе… Конечно, моя мечта — снова спеть Аиду, я бы спела ее по–другому. Или Чио–Чио–сан. Первое отделение своих концертов я обычно отдаю классике, ариям из опер, сценам даже. И в консерватории работаю, правда, как иллюстратор, но там тоже пою классику. И это меня очень заряжает, дает жизнь и рост технический. Во всяком случае, не покрываюсь ржавчиной.
    Однако несмотря на то, что музыка сидит в ее “крови, суставах и клеточках, всегда на первом месте была семья” — муж, две дочери.
    — Женечка, старшая, скрипачка, художница, дизайнер. Быстро вышла замуж, родила двоих детей, сейчас дома. Все мои концертные костюмы — ее творения. Мы с ней все время сами выдумываем. У нее хороший вкус, чувство цвета. Анечка моя — театралка до мозга костей, выросла в театре, участвовала со мной в спектаклях. В своем Славянском университете она поставила мюзикл “Фантом оперы”, где и пела сама. Поступала дочь как физик, университет ее готовил в Москву, в МИФИ. Но страсть к искусству переборола: Аня перевелась на экономфак и продолжает работу над своим спектаклем, занимается со мной вокалом. Спектакль неплохо получился.
    Декорации нарисовали Женя с Анютой, а муж певицы, Анатолий Георгиевич, физик по профессии, оснастил “Фантом…” технически: скажем, соорудил хитрую люстру, фантастическое зеркало с какими–то эффектами, с подсветкой, ведь мюзикл, действие которого происходит в XIX веке, имеет мистическую окраску: в парижской опере появляется призрак…
    Отдыхать артистка любит “активно и красиво. Скажем, где–то на озере, чтобы была тишина. Но с пользой, допустим, рыбу ловить, это хобби мужа”. В рыбалке она тоже находит свою романтику.
    — В более молодые годы часто катались на лыжах в горах, это было чудесно! Особенно люблю путешествовать, бывать в обществе, принимать гостей и сама ходить в гости, люблю красивые посиделки, где можно посмеяться, почитать стихи, попеть песни, побалагурить, вообще просто оттянуться. И еще влекут балет, пантомима, драматический театр, поэзия… Сестры Каменецкие и Шейман, он сейчас умер, часто говорили, что я умею передать слово. Когда я пою, музыка и стихи у меня на равных.
    А в последнее время она стала петь джаз! Гершвина, на английском языке. “Говорят, получается!” В АУЦА, где Ольга Николаевна преподает постановку голоса, появился Клайд, педагог из Канады, поклонник джаза, играющий на трубе.
    — И мы с ним попробовали спеть джаз, с импровизацией, на сцене нашего АУЦА. Спели — зал встал. И я поняла: наш мозг надо развивать, мы далеко себя не знаем...
    — Широкая публика услышит американские штучки в вашем исполнении?
    — Обязательно.
    Зоя Исматулина.
    Фото из семейного альбома певицы.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/9652/