День печати в непечатном формате

    Журналистика - это, конечно, искусство. Но когда в день надо сдать не менее ста двадцати условно-зачетных строк, она превращается в самое настоящее ремесло. И, конечно, у журналиста, как у любого мастерового человека, после выполненной работы остаются отходы производства: эпизоды, факты, фразы, не вошедшие по разным, но всегда очень уважительным причинам в основную статью. Все эти неиспользованные образы меня, как человека мастерового, а значит, хозяйственного, раздражают ужасно. Их хочется пустить в дело, чтоб не пропадали. Тем более что "за кадром" остается много интересного, причем не только у меня.

    "А откуда мы знаем, что это журналист, - выкрикнул кто-то. - Вдруг это человек из вашей системы". Я протянул одному из заключенных свое удостоверение. "Ребята, - возмутился он. - Нас хотят обмануть. Туфту подсунули. Это не журналист. Это какой-то редактор". "Ну-ка, дай сюда", - забрал корочки какой-то местный авторитет. Он долго их изучал, а потом вынес вердикт: "Все нормально. Это главный среди журналистов. Айда назад". И мы колонной пошли за колючую проволоку. Потом до утра мы с другом сидели и выслушивали каждого, пока сотрудники колонии пересчитывали свой контингент. Все оказались на месте, по пути никто не сбежал. Вот так силой духа и слова был предотвращен бунт.

    В конце августа мы должны были отснять петроглифы в урочище Саймалуу-Таш. Автомобильной дороги туда нет, подняться можно только на лошадях, которыми нас должен был обеспечить местный парторг. Напомню, шел 1990 год. Парторги еще были, но их уже никто не боялся, поэтому лошадей нам не дали. Пришлось договариваться самостоятельно. Удалось выпросить только две гужевые единицы. Акматалиев принял решение погрузить на лошадей аппаратуру, а людям идти пешком. Шли мы почти сутки, причем на перевале попали в снежную бурю, а среди нас были люди, совершенно не готовые к горным переходам, обутые в обычные летние сандалии. Но мы продолжали идти. Когда съемочная группа наконец дошла до цели, съемки начинать было нельзя - шел дождь. А нам нужна была ясная солнечная погода. Тут еще и чабан нас "обрадовал", рассказав, что начался период дождей и теперь небо будет затянуто тучами не меньше недели. Мы ждали погоды три дня. Потом начали роптать и требовать от Акматалиева каких-то действий. "Что я могу изменить? - в сердцах воскликнул Каридин Сартбаевич. - Разве только принести в жертву барана и помолиться, чтобы погода установилась". Мы ухватились за эту идею и договорились с чабаном о покупке жертвенного барашка. Как только жертва была принесена, дождь хлынул как из ведра. Но на следующий день над урочищем сияло солнце. И мы спокойно отсняли весь необходимый материал.

    Последнюю часть фильма мы должны были отснять в Китае, в местности, расположенной в 170 километрах от Урумчи. Акматалиев каким-то чудом выбил из Союзфильма тысячу долларов (тогда нам казалось, что это огромные деньги). На съемки отправилась только небольшая группа из 7 человек. Я был включен в нее, поскольку Акматалиев хотел выпустить еще и фотоальбом о Великом Шелковом пути. Каридин Сартбаевич сразу предупредил нас, что денег мало, а потому поездка будет проходить в спартанских условиях. Когда мы прибыли в Китай, представители местного КГБ заявили, что ничего снимать мы не имеем права, поскольку у нас нет разрешения. Сидеть и ждать этой бумажки мы не могли, поскольку были ограничены в средствах, поэтому Акматалиев, который никогда не отступает ни перед какими трудностями, решил снимать на свой страх и риск. Утром мы вышли из гостиницы и сели в обычный рейсовый автобус. Как потом выяснилось, в этот момент сотрудники КГБ нас потеряли. Выручило группу то, что с нами был представитель Эрмитажа, прекрасно знавший китайский язык и заодно выполняющий роль переводчика. За день мы отсняли все, что было нужно, и вернулись в гостиницу. Через полчаса нас уже обыскивали люди в штатском. Согласно инструкции они обязаны были изъять у нас пленку. Никаких доводов слушать они не хотели. Но каким-то чудом Акматалиеву удалось убедить представителей КГБ забрать только отснятый материал, а чистую пленку оставить, поскольку вещь дорогая и нам за нее нужно отчитываться. Режиссеру даже удалось получить отсрочку приговора - договорились, что пленку мы сдадим утром. И всю ночь съемочная группа, проявив все чудеса изобретательности, переупаковывала ленту из использованных бобин в неиспользованные, то есть мы совершили подмену. То же самое сделали с фотопленкой. Утром Акматалиев сдал представителям власти чистую пленку, но в использованных бобинах. Еще раз нас проверили в аэропорту. Шмон продолжался два часа. Все-таки люди в штатском понимали, что где-то кроется обман, но никак не могли понять, где именно. В конце концов они отобрали кассету из диктофона и запустили нас в самолет. Только когда шасси оторвались от земли, мы вздохнули спокойно - отснятый материал спасен. Фильм был закончен. А вот альбом мы так и не сделали, хотя он уже полностью был подготовлен к печати. Но Советский Союз развалился, и финансирование прекратилось.

    И вот я, начинающий, но подающий надежды журналист, в назначенное время выхожу в прямой эфир и начинаю читать "подводку": "Сегодня киргизское правительство собралось в киргизском доме на киргизское заседание. После чего киргизский премьер Черномырдин отправился на киргизскую встречу с президентом Ельциным".

    Только к концу третьей фразы до меня дошел смысл того, что я несу в открытом эфире. Мысли и чувства мои парализовало, но язык уверенно продолжал молоть чепуху. Режиссеры поняли: происходит что-то непонятное. Однако выключить камеры невозможно - прямой эфир. Какое-то время я пытался продержаться, просто пропуская все "киргизское". Потом более опытные коллеги пустили рекламу. С тех пор я не люблю работать с чужими "подводками".

    Наталья ТИМИРБАЕВА.

Адрес материала: //msn.kg/ru/news/25238/